[PMR]

Автор: Б. Чепышев.


Я не могу назвать тот день, месяц и год, когда обычное собирательство редких книг, подстегиваемое все возрастающим азартом, приобрело более высокие содержание. Видимо, все произошли незаметно, само собой. Но вот уже более четверти века я, как заправский седопыт, изо дня в день в поисках. Иногда они приводят меня к интересным находкам - редкой книге, неопубликованному письму или никому не известной фотографии почти, ученого, композитора, художника. И тогда я чувствую себя счастливым обладателем непреходящих ценностей.

Поиски, поиски, и нет им конца...

[PMR]

Я только что приехал в Кишинев из Сибири и решил, не откладывая, обойти город.
До вечера я бродил по улицам, присматривался к людям, останавливался перед витринами магазинов. Что ждет меня, литературного следопыта, в новом городе? Может быть, со временем разыщу новые материалы о 11ушкине, Толстом, Гаршине, Короленко? Встречу неизвестные полотна мастеров или уникальные книги? В какой бы город ни забрасывала меня судьба, я обычно не но (вращался без находок!

[alex]

в Молдавии действительно можно найти редкие источники, например, в вадул-рашково, которое стало центром хасидского движения в бессарабии

[PMR]

Это было только начало книги. Продолжим.

Правда, я пока не знал, где и что буду искать. Потому, доверившись на первых порах провидению, я присматривался ко всему, словно путешественник, осваивавший новую землю.
Вскоре город сам пошел мне навстречу.
Есть одна удивительная особенность в жизни людей. Какое бы человек ни обживал место, он всегда наделяет его «биографией». Ручьи и холмы, столетние дубы и речные обрывы, овраги и кладбищенские памятники составляют неписаную историю. Иногда она исчезает навсегда, а чаще доходит до нас в легендах и сказаниях, как эхо далеких времен.
Я не фольклорист, но стараюсь не проходить мимо таких преданий. Карандаш, несколько листов бумаги, и вот уже ложатся строки. Легендами, в которых причудливо-поэтично переплелись быль и небыль, встретила меня Молдавия. Одну из них я назвал —

[PMR]

«КОЛОДЕЦ ВОЛШЕБНИЦ»
Струйка воды, бьющая из родника. Это — поэтический символ Кишинева.
Обойди Молдову, и на склонах балок, в долинах ты увидишь сотни больших и малых ключей. Кто и когда назвал родником струйку студеной воды, бьющей из-под земной толщи? И как хорошо, верно это слово — родник!
Не у каждого родника есть свое имя. Но коль оно есть, то есть и история. Она жива в преданиях, в старинных книгах и документах...

[PMR]

...Старый лист бумаги. Он шелестит, когда я беру его в руки. Шепчет сухо, недовольно: «Оставь, положи на место!». Но места нет ни ему, ни мне. Ему — потому что невесть где затерялась конторская книга, из которой он был вырван, может, десять, а может, сто лет назад. Я же не нахожу себе покоя, потому что не могу доискаться, что скрывается за этими двумя фразами: «Принято через протопопа Малявинского от чабана Прокопия Мун- тяна 147 левов». И чуть ниже: «Добровольные пожертвования из Фынтыны зынелор и чудотворной иконы». Не найдешь ответа, так и умрет сухой лист бумаги, не заговорит, ничего не расскажет людям...

[PMR]

Как-то в одном из описаний Бессарабии, изданном в 1823 году, я прочитал, что «Фынтына зынелор» — это селение, которое основали молдаване полторы сотни лет тому назад. Там же рассказывалось предание: в одном из колодцев вблизи этого села в июне появляется чудотворная икона и через две недели исчезает...
Это произошло в 1814 году. Апрельским утром Прокоп Мунтян погнал стадо в долину Янук. К полудню солнце стало сильно припекать, и чабан решил спуститься вниз к ручью. Обходя каменные глыбы, Прокоп заметил вдруг ручеек. «Откуда здесь вода?» — подумал он. Окунул палец — холодная. Раздвигая траву, чабан направился вверх по течению ручейка. Через четверть часа он стоял перед небольшим родничком, пробивавшимся между камней. Прокоп оттащил несколько валунов, вода заструилась живее.
Теперь чабан пригонял отару к ручью. Поил овец, сам пил, умывался. Вскоре заметил: ломоты в костях, так досаждавшей ему осенью и ранней весною, когда резко менялась погода, словно не бывало.
Прокоп рассказал об этом старикам. Те слышали о чудесном источнике, вспомнили даже название — «Фынтына зынелор», то есть колодец волшебниц.
Спустя некоторое время Мунтян с братом пришли к роднику с киркой и лопатой. Они убрали большие камни, очистили родник от песка.
Не предполагали крестьяне, какие страсти разгорятся вокруг их «открытия».
Весть о целебной воде облетела округу. К источнику стали приходить люди. Кто умывался тут же, кто пил, кто увозил воду с собой. В благодарность на дно криницы кидали монеты.

[PMR]

Смекалистый чабан приладил в удобном месте икону и сундучок для подаяний. Родник начал приносить неплохие доходы.
Летом следующего года приехал в долину Янук уездный протопоп Федор Малявинский. Наклонившись над водою, увидел дно, усыпанное монетами. Еще больше их было в сундучке. Сие показалось протопопу интересным. Он взял деньги и отбыл. А вскоре к источнику определили приходского священника. Обновили икону. Дело ставилось на широкую ногу. Слава же о целебном источнике летела все дальше и дальше. Деньги рекою текли уже в сундучок отцов церкви. Сметливый кабатчик открыл недалеко от источника шинок. Теперь священные песнопения больных звучали в унисон пьяному вою здоровых. Порой дело доходило и до драк.
Прослышав о беспорядках, к целебной кринице поспешил митрополит Гавриил. Попробовал на вкус воду—ничего не разобрал, прочитал список исцеленных — не поверил. Вызвал «искусного медика». Тот, как описывается в документе, «взял со дна оного кладезя грязи стакан и, бросивши в оную ртуть, помешал, причем ртуть немедленно распустилась, по каковому действию на ртуть господин медик признал оную воду бесспорно минеральною и очень полезною в разных болезнях...».

[PMR]

Что стало потом с «колодцем волшебниц»? Понемногу забыли о нем люди. Может, полузаваленный камнями, затянутый илом, родник все еще пробивается тоненькой струйкой? А может, по-прежнему приходят к светлой кринице люди, чтоб освежить лицо, утолить жажду? Ни редкая книга, ни историки не рассказали мне об
этом...
...Дни проходят за днями. В свободное время я все так же хожу по городу, смотрю, слушаю, задумываюсь: почему этой части города дано такое яркое, красивое название? А эта улочка? Чем она заслужила свое столь странное имя? Иногда ответы на мои вопросы звучат удивительно поэтично. Например —

[alex]

кроме такого колодца в Молдавии много загадочных мест, например, могила Орфея в Ципово.

[PMR]

«ИСТОЧНИК ГЯУРА»
Деревья и кусты укрыли глубокую балку. Серые ленты троп опутали склоны. А внизу задернутый ряской пруд ощетинился острыми стрелами камыша. Десятки невидимых родничков насыщают этот пруд водою. А он, отняв свежесть у студеной влаги, равнодушно выбрасывает излишки воды через трубу в дамбе. И так из года в год: ручейки отдают, он — принимает; приняв, выбрасывает...
Невдалеке от дамбы пробился одинокий родник. Он не отдает воду грязному пруду. И в награду за это изо дня в день кланяются ему люди. Благодарят за студеную воду.

[PMR]

Каждое лето хожу я в Долину Роз. Незаметно меняется местность: разрушилась дамба; высыхает пруд; вытянулись деревья; разрослась паутина тропинок. Неизменной осталась лишь струйка воды, бьющей из-под земли. Сколько же лег роднику: пятьдесят? сто? Или тысяча? Быть может, турецкий янычар склонялся к струйке студеной влаги, или еще раньше скифский воин клал возле него свой лук и колчан со стрелами? Как же называют этот родник? Есть у него имя? Не может быть безымянным вечно дающий.

Молдавский ученый Георгий Феодосиевич Богач отыскал в старинных преданиях ответ на этот вопрос. Имя роднику — «Источник гяура».

[PMR]

Как говорит легенда, произошло это в начале прошлого века. Служил в Усть-Дунайском войске казак. Тяготила его царская служба. Не вытерпел и бросил дружину. Переплыл он реку и ушел к туркам. Долго скитался, не находя пристанища. Очутился он однажды перед дворцом турецкого паши. Прикинувшись глухонемым, нанялся работать садовником. Трудолюбив и усерден был казак. Хозяин, заметив его рвение, благоволил к нему. Невольницы турка тоже полюбили красивого работника.
Однажды молодая невольница услышала из-за кустов, как «немой» садовник произнес две-три молдавские фразы. Давно уже не слышала родной речи угнанная в рабство молдаванка. И с того дня, как только ночь спускалась на землю, прокрадывалась она к садовнику. И светили им алмазами южные звезды.

[PMR]

Подкупив сторожа, казак и молдаванка бежали из неволи. Долго бродили по степям и лесам. Наконец, приютила беглецов живописная долина вблизи Кишинева. Облюбовав место, казак построил хижину, вскопал грядку, посадил куст винограда.
Как-то заметил он на дне овражка ручеек, бегущий в густой траве. Струйка голубоватой воды выбивалась из-под земли. Расчистил казак источник, выложил камнем. Протоптал тропинку. С тех пор по утрам спускалась к роднику за водой его молодая жена.
Так и жили бы они в мире и спокойствии, если б не появился недруг — сын соседа. Приглянулась ему молдаванка, и решил он донести на чужака, да еще бывшего по своей воле у турок. Но казак узнал о злом замысле...
Когда прибыли стражники, то на месте хижины увидели лишь пепелище. Не было ни грядок, ни виноградных кустов. Не нашли они и казака с женой-молдаванкой. Только внизу овражка глухо роптал одинокий родник.

[PMR]

Нескончаемой вереницей тянулись годы. Как и всякое сказание, легенда с годами обрастала подробностями, добавлениями. Потом стала забываться, и только осколки прошлого мерцали в памяти стариков. Но годы уходят— и старики умирают.
Пересохло озеро; прутики, что были в палец толщиною, застыли по склонам долины могучими вязами, орехами, тополями. Корявые вербы понуро опустили зеленые космы над высохшим камышом. Приходили и уходили люди. И только струйка голубоватой воды на дне овражка не прекращает свой ток ни днем, ни ночью, ни зимой, ни летом.

[PMR]

ИТАК, О НАХОДКЕ
В тот день меня пригласили на какую-то встречу и попросили рассказать о литературных находках. Как раз к этому времени судьба столкнула меня с любопытной книгой. Уже давно она занимала мои мысли, и я знал: пока не разгадаю эту загадку или не испробую все пути для ее раскрытия, ничем другим заняться не смогу.
Замечал я за собой и другое. Стоило мне в кругу друзей или знакомых начать рассказывать о новой находке, как прояснялось многое для самого себя: виделись пути дальнейших поисков, возникали неожиданные гипотезы, решения, словно обнажались неуловимые до сих пор связи. И друзья в таких случаях из пассивных слушателей превращались вдруг в моих помощников: давали советы, высказывали свое одобрение или сомнение.

[PMR]

...С художником Василием Верещагиным произошел такой случай. После военных действий в Туркестане, еще не оправившись от жестокой лихорадки, он очутился в Париже. Друзья жадно расспрашивали о Самарканде, о ходе боевых действий. Верещагин рассказывал о том, как участвовал в битве и даже водил солдат на штурм крепости. И когда художник мимоходом заметил, что его первого наградили Георгиевским крестом, но но отказался от награды, просил отдать ее другому, недоверчиво ухмыльнулись. Рассказав еще несколько боевых эпизодов, Верещагин ушел. Тогда кто-то из присутствовавших заметил: все это, мол, выдумки от первого до последнего слова, и то, что он водил солдат на штурм, что его наградили крестом, от которого он якобы отказался.
Каково же было удивление друзей, когда через месяц в газетах появилось сообщение, что «за блистательное мужество и храбрость» художник В. В. Верещагин награждается Георгиевским крестом!
Этим эпизодом знаменитый баталист начал одну из книг своих воспоминаний.

[PMR]

Василий Верещагин не был военным. Однако немало времени провел он в походах. Художник участвовал во многих сражениях, был тяжело ранен и только благодаря счастливым случайностям выходил живым из самых сложных переделок. Единственно, от чего бежал, — это от наград и отличий. Орденов просто не принимал, а когда за героический поступок ему была пожалована «золотая шпага», он поблагодарил и, не взяв ее, «задал тягу... на железнодорожную станцию».
Мужеством Верещагин обладал исключительным. Иногда во время ожесточенного сражения, отставив винтовку, живописец садился на раскладной стульчик и, не обращая внимания на пули, картечь, делал зарисовки. В турецкую кампанию 1877—1878 годов Верещагин был ранен. Но и на поле боя, и на госпитальной койке он думал только о своих картинах. И не будь он воином, не держи его рука солдатской винтовки, он не смог бы написать таких потрясающих по своей правдивости полотен. Впервые в мировом искусстве война была показана не как парад победителей с развевающимися знаменами, гордыми генералами, а как тяжелый труд простых солдат— в страданиях и в смерти.
Художника Верещагина знают все. Но мало кому известно, что он был еще и незаурядным писателем. У меня хранится несколько его книг.

[PMR]

Вот книга «На войне в Азии и Европе», изданная в Москве в 1894 году. В ней рассказывает он о своем пребывании в Туркестане, об участии в боях, о том, как делал первые наброски будущих картин. В последних главах помещены воспоминания о генерале Скобелеве, с которым судьба столкнула Верещагина во время войны за освобождение Балкан из-под турецкого ига.
Следующая, богато иллюстрированная книга — «На войне. Воспоминания о русско-турецкой войне 1877 г. художника В. В. Верещагина». Выпустил ее в 1902 году И. Д. Сытин, решивший этим и некоторыми другими изданиями отметить двадцатипятилетие начала войны за освобождение Болгарии.
«Порядочно-таки досталось мне за мои наблюдения,— пишет автор в этой книге, — некоторые просто не верили, что я был в центре мишени, другие называли это бесполезным браверством, а никому в голову не пришло, что эти-то наблюдения и составляли цель моей поездки на место военных действий...»

[PMR]

Книги воспоминаний Верещагина интересны еще и тем, что в них раскрываются мотивы и история создания его картин, читатель посвящается в творческие замыслы художника.
Верещагин писал не только книги воспоминаний. Из- под его пера вышла также повесть — «Литератор». Герой ее, молодой дворянин, отправляется на русско-турецкую войну. Туда же едет и известный писатель Сергей Вер- ховцев, в котором нетрудно угадать черты самого Василия Верещагина и отчасти его брата Сергея, бывшего ординарцем при М. Д. Скобелеве.
Литератор Верховцев, как и сам автор повести Верещагин, не залечив еще как следует рану, полученную в бою, снова возвращается на поле сражения. Он считает: для того, чтоб писать о войне, нужно ее перечувствовать и выстрадать. Вот как описывал он встречу с раненым солдатом:
«А другой старый солдат, пронизанный пулями, как решето, и сохранивший способность шутить! Семнадцать или восемнадцать пуль в теле, некоторые раны сквозные, так что всего-навсего около 20—22 отверстий по телу, в руках, ногах и груди — и шутит! Этот субъект, кряхтя немного, дал себя осмотреть и на замечание Сергея, вынувшего записную книжку, что он желает записать его имя, лета, родину и проч., а также набросать его портрет, ответил: «Мне уж теперь один патрет — на тот свет!»
Экземпляр повести «Литератор» попал ко мне довольно оригинальным путем, совершив путешествие, которому позавидовал бы иной турист.