[PMR]

Интересный, чуть страшновытый роман про средневековье в Молдавии.

Судьба - Исторический роман. Автор - Б.П. Хадшеу.

Глава I

в которой повествуется о том, как постельник Шарпе убил старуху, а мальчик вследствие этого лишился отца

Это было в конце княжения Штефана Великого.

Постельник Шарпе, окруженный отрядом конных воинов, возвращался из Кракова, куда был послан обсудить договорный союз против османов между Молдовой и Польшей.

Всадники уже оставили позади Черновцы и приближались к известному в те времена Козминскому лесу.

Солнце заходило; его последние лучи дремотно стелились над могучими кодрами, просторно раскинувшимися по горам и холмам, по долинам и крутоярам и казавшимися издали единым деревом, одетым миллионами листьев.

Постельник был человек лет тридцати пяти, росту незавидно малого, но зато до того плечистый, что на его теле легко можно было бы усадить две головы и, глядишь, еще осталось бы место для третьей; в широкой его груди уместилось бы, по поговорке, девять душ да девять сердец.

Черная, стриженная в кружало борода ниспадала на серебряную кольчугу, украшенную тиснеными цветами; длинные волосы, пушистые и слегка вьющиеся, змеились из-под четырехугольной собольей шапки с верхом красного бархата; наконец, чтобы завершить портрет постельника, прибавим к описанию быстрые черные глаза, соколиный нос, квадратный, в морщинах, лоб и тонкие, крепко сжатые губы, едва заметные под аркой смоляных усов.

Всадники ехали вдоль ряда белых курганов, насыпанных из человеческих костей: печальное напоминание о кровопролитной сече, в которой господарь Штефан истребил войско польского короля Иоанна-Альберта; курганы эти были сложены так прочно, что еще столетье спустя указывали путь сбившимся с дороги странникам; сраженье, произошедшее здесь, не забыто и поныне; память о нем стала притчей во языцех народа польского: «2а кг61а 01ЬгасН1а роцте1а &г1ас1г1а» («Король Альберт сгубил шляхту»).

[PMR]

Постельник натянул поводья своего присадистого лохмачтого конька, такого же, верно, двужильного, как и сам хозяин, и обратился к хорунжему, ехавшему впереди отряда; боярское знамя изображало «черного дракона с серебряными крыльями на красном поле», откуда, надо полагать, и пристало к боярину прозвание «Шарпе» — «Змей».

— Что, Лука, — сказал постельник приосанившись и с важностью указывая на пирамиды костей, — это здесь мы с ляхами сошлись?

— Здесь, — подтвердил знаменосец, худощавый светлолицый юноша, пощипывая пшеничный ус.

— Славный денек был! Я не меньше десяти недоверков уложил.

— Если не больше.,

— Да и ты, сынок, лихо рубился, ничего не скажешь.

— Да ведь...

В это мгновение несколько стрел, пущенных с ближней горы, рассекли воздух; одни просвистели над головами всадников, другие воткнулись в землю у лошадиных копыт; последняя, самая меткая, пронзила ногу медлительного Луки, как раз когда он собрался с ответом.

— Воры! — вскричал хорунжий, не обнаруживая, впрочем, других признаков волнения или боли от нежданной раны; он лишь передал стяг ближайшему всаднику со словами: «Подержи-ка теперь ты, Иоргу».

Затем долговязый Лука вытянул раненую ногу из дубового стремени — только знати позволялось пользоваться в те времена металлическими стременами —и отломил половину стрелы, оставив зазубренное острие в ране.

— Воры! — в один голос повторили воины.

И верно, догадаться о том, кто напал на небольшой отряд, было тем легче, что конец княжения Штефана Великого вообще ознаменовался чрезвычайным ростом числа гайдуков, особенно в северных областях Молдовы, где неприступные-горы были покрыты девственными лесами.^ Довольно сказать, что один из предводителей этой вол'ьн'ицУ, славный Мйху-детина, о коем повествует наша народная баллада, а равно и польские хроники Мартына Вельского, мог в любой час собрать под свое начало не менее десяти тысяч сабель!

[PMR]

Нескончаемые войны Штефана, постоянно отрывавшие земледельцев от плугов ради кровавого бранного труда, сделали то, что черный люд, угнетенный боярством, вконец обнищал, тогда как знать была, милостью господаря, взявшего себе за образец венгерские и польские порядки, избавлена от повинностей и мытных поборов. Вот почему все, кто чувствовал в своей груди отважное сердце, скрывались под зеленым пологом древних кодр; здесь лесным храбрецам представлялось немало случаев подстеречь и ограбить проезжего торгового гостя, обычно турка или армянина, а при удаче — наложить руку и на боярское добро.

Постельник Шарпе бросил молниеносный взгляд на зеленую вершину горы, обнажил саблю и с криком «За мной!» пустился во весь опор туда, откуда были посланы стрелы; его спутники последовалй за ним.

Второй залп невидимых стрелков поверг наземь двоих всадников; сам постельник избежал гибели только благодаря своим доспехам; однако когда отряд галопом подскакал к вершине, надеясь наконец обнаружить таинственного врага, воины увидели только рыжеволосого мальчишку лет восьмидевяти, безмятежно игравшего в траве.

[PMR]

— Ты чей? — спросил постельник.

— Отцов, — ответил ребенок, бесстрашно разглядывая окруживших его всадников.

— А кто он, отец твой?

— Удалец!

— Вор?

— Сам ты вор!

Постельник схватил мальчика за плечи и посадил перед собой на коня.

— Много гайдуков в этом лесу?

— Дюжины две.

— А кто атаманом у них?

— Дрэган-Куцая Бороденка.

— Где же они?

— Ускакали, — ответил юный пленник, указывая направо.

Постельник и его свита повернули было коней, но не успели проехать и двухсот-трехсот шагов, как с одной из скал обрушился на них град камней; противник оставался невидимым.

— Назад, детушки! — презрительно сказал постельник.— Не с кем тут биться!

И отряд отступил, преследуемый сначала каменным градом, а потом дождем стрел. Увесистый гранитный обломок едва не сбросил постельника с седла, и новая стрела вонзилась уже в другое колено злополучного Луки, который смахивал теперь на Гермеса с крылатыми ногами.

Постельник разразился бранью; Лука молчал.

Вернувшись к месту, где оставались раненые, всадники увидели только обезглавленные, ограбленные кровоточащие тела, позорно распростертые на траве.

[PMR]

На лицах воинов отразилась бешеная жажда мщения. Но как отомстишь, если некому мстить? Постельник собрал* ся было проломить голову мальчишке, которого он по-прежнему держал перед собой на коне, однако этот порыв был слишком унизителен для высокой души рыцаря. «В чем виновато дитя?» — сказал он себе и остановил уже занесенную руку, привычную сражаться лишь с достойными врагами.

В эту минуту из зарослей вышла и приблизилась к всадникам сгорбленная, одетая в лохмотья старуха с трясущейся головой, закутанная так, что видны были одни глаза.

— Смилуйся, ясновельможный! Отдай ребенка! — прогнусавила она, ковыляя к постельнику и стараясь придать своему голосу женскую напевность.

— Отец! Отец! — вскричал мальчик, пытаясь соскочить с коня.

— А! Удалец! Добро пожаловать! — воскликнул постельник, искавший только выхода для своего гнева.

Схватив шестопер, висевший на седельной луке, он обрушил его на голову мнимой старухи. Гайдук судорожно выпрямился, схватился за темя руками и упал замертво.

Сейчас же, как по волшебству, человек двадцать разбойников, вооруженных длинными пиками, одетых по-крестьянски, но с павлиньими перьями на шапках, со всех сторон бросились на отряд постельника, восклицая: «Смерть им! Смерть!»

После гибели двух воинов при постельнике оставались только раненый хорунжий Лука, письмоводитель Иоргу и шестеро знатных юношей, сопровождавших боярина в Польшу для знакомства с нравами и обычаями зарубежья; все они, однако, были вооружены до зубов и горели желанием добыть ратной славы перед лицом столь опытного бойца, как постельник, от которого зависело теперь все их будущее.

Сам же постельник, человек хожалый и езжалый, являл собой образец воина времен Мирчи, Штефана, Цепеша. Отвага без коварства была для него все равно, что мясо без соли или обед без вина. Он понимал, что разбойники многочисленнее и, благодаря знанию местности, сильнее его отряда. К тому же его спутники были утомлены долгой дорогой. Вот почему Шарпе не стал биться, а загремел своим зычным голосом:

— Постойте, ребята! Сговоримся по-хорошему!

[PMR]

Гайдуки, уверенные, что добыча уже не вырвется из их рук, замерли на месте.

— Не дело это, — продолжал постельник. — Худо своим убивать своих. Разойдемся же миром. Кто здесь атаман? Кто здесь Куцая Бороденка или как там его?

*— Я! — горделиво отозвался один из гайдуков, отличавшийся от прочих лишь необыкновенно пышной и длинной бородой. Он выступил вперед и, засучивая рукава рубахи, приблизился к постельнику.

— Видишь руки сильные, сильные-двужильные? — похвалялся он, потрясая кулаками и раззадоривая сам себя.-— Давай схватимся честно, коли ты не трус!

Постельник измерил разбойника взглядом с головы до йог и, не говоря худого слова, стремительно рассек воздух клинком своей сабли; голова дерзкого гайдука покатилась наземь.

В тот же миг спутники постельника разом бросились на разбойников, ошеломленных внезапной гибелью своего предводителя. Бой длился недолго: семеро гайдуков остались

лежать мертвыми на поляне, остальные, охваченные страхом, рассеялись в чаще леса.

— Где мой отец? Где мой отец?! — вопил надсаживаясь мальчишка, придя в себя после беспамятства, в которое повергло его зрелище бесславной смерти родителя. Постельник во время схватки крепко прижимал его к себе левой рукой, меж тем как правая держала оружие.—Где мой отец?!

— Цыц, не то мозги вышибу! — рявкнул постельник, еще не остывший после рубки.— Подержи-ка сосунка, Йоргу. И чтобы в Сучаву доставили его целым и невредимым. Надо спасти душу этого агнца, еще не погрязшую в злодеяниях. И потом, как-никак, ведь это мы осиротили его...

[PMR]

Глава 2, из которой явствует, как опасно въезжать в столицы в дни рождения царственных младенцев.

На рассвете того дня, когда постельник Шарпе возвращался в Сучаву, княжеский двор являл собой зрелище одновременно печальное и радостное. Госпожа Станка, супруга молодого Богдана, старшего сына господаря, умерла родами, произведя на свет мальчика, нареченного при крещении гордым именем Штефана.

Богдан был безутешен. Запершись в своих палатах, он прятал от глаз придворных слезы, увлажнявшие его взор. «Проклятие! — повторял он про себя. — Детей у меня еше хоть три десятка будет, а такую жену, как Станка, мне уже не найти!»

И верно, хрупка и прекрасна была усопшая княгиня, о коей умалчивает история, но которую по сей день славит народная песня:

3везда - молодица,
Гордая птица,
Нежный цветок!.,

В то время как в левом крыле громадного княжеского дворца, воздвигнутого в виде крепости, стенал и терзался молодой Богдан, в правом его крыле царили смех и веселье. Старый господарь, сластолюбие которого угасало под бременем лет и свирепой подагры, радовался рождению внука, поглаживая бороду и с ухмылкой повторяя: «Бабой меньше— воином больше!»

Княжеские покои имели форму полукруга с галереей стрельчатых окон, под каждым из которых со стороны двора бил фонтащ сейчас в серебристых струях воды играли солнечные лучи, переливаясь всеми красками драгоценных каменьев.

Полы в хоромах выложены были мозаикой, стены обиты вишневым венецейским бархатом, на котором блистали вышитые жемчугом и золотом цветы; вдоль стен стояли диваны, покрытые роскошными турецкими коврами, а посреди палаты возвышался круглый черного мрамора стол, уставленный множеством дорогих безделушек: золотыми оленятами с коралловыми рожками, павлинами с пышными хвостами, отделанными аметистами, рубинами и смарагдами, драконами червонного золота с бриллиантовыми глазами и пр.

[PMR]

Штефан Великий полулежал в креслах и, казалось, пересчитывал коралловые бусинки на четках, поднесенных ему несколько лет назад игуменом Путненской обители.

Перед господарем сидел на стуле гетман Арборе, а в некотором отдалении стоял лекарь его величества итальянец Джеронймо да Чезена.

— Так ты говоришь, славный доктор, что младенец здоров и крепок? — уже в третий раз спрашивал старый господарь.

— Он был поначалу в опасности, — с важностью отвечал ученый медик,—н но, благодарение господу, я успел принять меры и теперь могу ручаться за здоровье младенца.

—Короче, ты хочешь сказать, что он не умер потому, что ты спас его?

— Именно так, твое величество.

— И соврешь, ибо не ты его спас, а никто как бог! Верно я говорю, вельможный гетман?

[PMR]

Гетман наклонил голову в знак согласия, а господарь, очень довольный смущением, в которое привело итальянца соперничество с господом богом, продолжал:

— Ас кем же младенец ликом схож: со мной, с Богданом или с ее светлостью?

— На это нельзя еще ответить, твое величество: дети —

что горошины, не отличишь; впрочем, если составить гороскоп...

— Хорошо сказано! Ай да лекарь! Так ты, кроме всего прочего, еще и звездочет?! Что же молчал доселе?

—• Твое величество! Не я звездочет, но двоюродный брат мой, весьма искушенный в магии. Он прибыл на днях из Падуи...

— Слышь, гетман, что еще за магия такая? — обратился господарь к Арборе, полагая, что боярин не сумеет ответить.

— То, что славяне именуют волхованием, твое величество.

— Ишь, грамотей! А я, признаться, полагал, что ты лишь в ратном деле сведущ. Только скажу тебе, что магия — это вовсе не волхование; можешь мне поверить, хоть ты у нас и ученый. Магия — это мошенничество, согласен? А позвать сюда того заморского обманщика!

Лекарь, привычный к прихотям старого господаря, молча поклонился и вышел.

— Что, Арборе, — продолжал князь, помолчав немного,— веришь ли ты в прорицания звездочетов?

*— Как не верить, твое величество, если и святое писание пророчеств исполнено; однако же великий это грех — доверяться колдунам.

— Отчего же грех?

— Оттого что это дело рук сатаны.

[PMR]

После такого исчерпывающего ответа князь погрузился в раздумье. С одной стороны, любопытство и любовь к внуку побуждали его гадать о судьбе ребенка, с другой — макьявеллиевские правила требовали от государей казаться богобоязненными до изуверства. Наконец он нашел средство примирить это противоречие.

— Так ты говоришь, гетман, гаданье — от дьявола?

— Верно, твое величество.

— А еще говоришь, грешно прибегать к дьявольской помощи?

— Истинно так, твое величество.

— А нам думается, что грешно лишь продавать нечистому душу, а обморочить его — дело богоугодное.

Гетман не умел возразить на столь сильный довод своего господина, который одним ударом сабли разрубил запутанный богословский узел.

Между тем дверь отворилась и вошел лекарь в сопровождении астролога и худенького мальчика лет десяти.

Астролог был человек средних лет, статный, красивый, с мягким приятным лицом. Войдя в палаты, он поклонился образу-святого Штефана, стоявшему на киоте в красном углу, и трижды перекрестился, потом опустился перед господарем на одно колено и облобызал его руку — все это молча, не поднимая глаз.

[PMR]

У мальчика лицо было такое бледное и прозрачное, что, казалось, можно было видеть сквозь него.

Он повторил за хозяином всю церемонию с той лишь разницей, что не прятал взора.

Штефан цспытующе глядел на звездочета, потом промолвил:

— Многовато крестишься, а?

Астролог попросил перевести ему слова господаря.

— Мы рады тебя видеть, — перевел лекарь.

— Что тебе сказал итальянец? — тут же спросил князь.

— Он говорит, что крестится, прося удачи своему ремеслу.

— Что ж, тем лучше! Тем лучше!

Как видите, нельзя было точнее перевести астрологу слова господаря, а тот, в свой черед, остался доволен толкованием слов астролога; искушенный царедворец сумел угодить обоим.

[PMR]

Тем временем звездочет усадил мальчика на диван и вперился в его лицо неотрывным взором пронзительных светло-карих глаз, обладавших способностью мгновенно погружать слабого ребенка в сон. Началось гаданье: господарь задавал вопросы лекарю, лекарь переводил их астрологу, астролог вопрошал мальчика, мальчик отвечал, а уж затем лекарь

прямо переводил ответ.

— Чтобы увериться в умении астролога провидеть будущее, нужно сперва убедиться в том, что ему ведомо настоящее,— заметил господарь. — Спроси его, доктор, что поделывает сейчас султан турецкий?

После того как вопрос миновал все названные звенья

цепи, до Штефана дошел ответ:

— Почивает.

— А чем занят король польский?

— Почивает.

— Тоже спит! По всему видать, я самый рачительный из окрестных государей!.. А скажи мне, что я замыслил в эту минуту?

— Всыпать нам по двадцать пять батогов.

— Ей-ей, угадал! Вишь, сатана не шутит!—тут господарь перекрестился.— Ответь же, какую весть получили мы нынче ночью?

— Две; одна — что сгорел дворец в Васлуе, другая — что татары снова готовятся преступить твои рубежи.

[PMR]

— Чудо! Воистину чудо! — воскликнул князь, сотворяя три крестных знамения подряд. — Слыхал, Арборе, немца? То-то!.. Ну, добро! Скажи, будет ли мой внук отважен?

— Он будет истинным витязем.

-— Будет ли он судить народ по справедливости?

— Он прольет много невинной крови.

— С кем суждено ему воевать?

— С турками и татарами.

— Долго ли он проживет?

— Он умрет молодым.

Чело господаря омрачилось.

— Кто убьет его?

Мальчик не ответил.

— Кто его убьет? — повторил князь.

Мальчик, казалось, сделал судорожное усилие и проговорил:

— Его погибель вступила нынче в Сучаву.

При этих словах вошел постельник Шарпе.

Господарь перевел взгляд на Арборе, Арборе — на постельника, постельник — с недоумением — на того и другого, на мальчика, сидевшего у стены с запрокинутой головой, на звездочета, на лекаря...

[PMR]

Глава III, прочитав которую, каждый поймет, почему господарь не сумел заточить постельника, а ребенок отправил в темницу гетмана.

Дворец постельника Шарпе стоял на краю Сучавы, неподалеку от ворот, именовавшихся Венгерскими, ибо от них шел путь к рубежам Семиградия; ворота эти были выстроены в виде высокой прямоугольной башни с порталом для проезда всадников и экипажей; верхняя часть башни, увенчанная конической кровлей, служила обитрлишем инвалиду, назначенному охранять ворота.

Каменная, с решетками, стена скрывала от досужих взоров двухъярусные постельниковы хоромы. Справа зеленел сад, слева ютились службы и людские; фасад выходил на конюшни. Посреди двора, рядом с мраморным колодцем возвышался железный столб с прикованной к нему железной же цепью для бадьи. Дворец являл собой образчик готического зодчества; со стрельчатыми, окованными броней дверями и амбразурами с зелеными витражами, с тремя заостренными башенками, посаженными в выемках высокой крыши, — словом, это было строение, которому подобное можно и ныне увидеть в Нюрнберге, но, пожалуй, только там.

Постельник вернулся домой в глубокой задумчивости.

Он никак не мог ожидать, что господарь примет его с такой суровостью.

«Ступай, постельник, — сказал Штефан, не дав боярину вымолвить длова. — Ступай! Позднее мы спросим тебя о переговорах с ляхами».

При этих словах он вскинул правую бровь — верный знак высочайшего гнева.

«Ну за что бы ему гневаться? — спрашивал себя Шарпе, п волнении расхаживая по комнатам. — Чем я ему не угодил? В чем повинен?»

Тщетно бился постельник, пытаясь угадать причину княжеской немилости.

Тридцати лет от роду, в годах по тогдашним представлениям весьма еще незрелых, он достиг звания великого постельника и стал одним из радных бояр, наиболее приближенных к трону. Столь быстрое возвышение создало ему много недругов, а еще больше завистников, с одной стороны, среди сверстников, которых он пересел в совете, с_ другой — среди стариков, которые считали его выскочкой. Может быть, они воспользовались его отсутствием, чтобы очернить молодого придворного перед господарем?

[PMR]

Но и клевета должна основываться хотя бы на тени подлинной вины, иначе ей не будет веры, Постельник искал эту вину и не мог найти: его прошлое было прозрачно и чисто, как горный ключ.

Наконец, усталый и обессиленный, он опустился на диван, надеясь, что покой натолкнет его на спасительную мысль.

Дверь отворилась; вошел старинный соратник постельника гетман Арборе, с которым мы познакомились в предыдущей главе.

— Плохи дела, постельник! начал он. — Беда! Вели не мешкая седлать — и скачи!

— Я не понимаю!..

— После поймешь!

— Служение мое...

— Найдутся другие охотники до господаревой службы!

— Но я ни в чем не виновен!

— Послушай, Шарпе! Самого лучшего коня вели седлать, понятно? Самого быстрого, слышишь? А я пока тебе все растолкую.

Постельник подошел к открытому окну и выглянул во двор. Служители поили кон^й у колодца.

— Талпеша подать, живо! — крикнул постельник.

— Треклятый звездочет, — сказал Арборе, — напророчил господарю, будто тебе суждено стать убийцей его внука.

— Убийцей? Мне?!

— Во всяком случае господарю угодно было так понять его; так ему хотелось понять, ибо звездочет сказал только, что убийца прибыл сегодня в Сучаву, — сегодня, то есть в день твоего приезда.

— Но ведь я не один был!

— Кто же еще?

[PMR]

Постельник перечислил всех своих спутников, начиная с Луки.

Он только не упомянул подобранного в Козминском лесу ребенка, считая лишним даже говорить о нем.

Слуга доложил, что Талпеш стоит у крыльца.

Постельник вынул из железного ларя, стоявшего в углу, тяжелый мешочек, полный венецейских цехинов, прозванных
104
у нас чужачками, обнялся с гетманом, и оба вышли на крыльцо.

Во дворе уже ждал, нетерпеливо перебирая тонкими ногами, великолепный арабский скакун вороной масти, черный до синевы, с маленькой головой на лебединой шее.

Постельник хотел еще что-то сказать, но Арборе легонько подтолкнул его к коню:

— Поспешай, друг!

Шарпе вскочил в седло, перекрестился, еще раз обнял гетмана и пропал в облаке пыли.

[PMR]

Арборе в молчаний проводил товарища взглядом; хотел он идти прочь, как вдруг почудился ему кто-то в окне: это был желтоглазый, рыжеволосый мальчишка, одетый в алый бархатный далматик с серебряными галунами. В руках он держал мяч.

Гетману не случалось видеть детей в доме постельника. Он подошел ближе.

— Ты чей, малыш?

Мальчик пожал плечами.

— Я теперь и сам не знаю, чей я!

Выражение его лица свидетельствовало о смекалке и хитрости.

— А как зовут тебя?

— Миху.

— Откуда ты?

— Здешний боярин увез меня из нашего леса..,

Тут, вспомнив о смерти отца, мальчик залился слезами, и гетман уже не мог добиться от него ни слова.

Не знаю, замечали ль вы одну любопытную вещь, не разгаданную, кажется, и самим Лафатером. Характер ребенка легче всего узнать, когда он плачет. Иные детские лица слезы не портят, напротив, горе придает им какое-то светлое, доброе, привлекательное выражение; другие дети, когда плачут, гримасничают, черты их искажаются так резко, „что, вызывают невольное отвращение.

Таков был и ребенок, на которого смотрел сейчас гетман: его сморщившееся личико представляло собой зрелище столь тягостное и одновременно отталкивающее, что старый Арборе отвернулся и пошел вон со двора постельника, бормоча сквозь зубы: «Странное дело!»

Весть о зловещем прорицании астролога облетела Сучаву с быстротой молнии, сопровождаемая тысячами подробностей и кривотолков, час от часу все более фантастических.

Однако решение господаря не было еще оглашено, и все

[PMR]

бояре — как сторонники Шарпе, так и его недоброжелатели — поспешили во дворец: первые собирались хлопотать за постельника, вторые — строить ему ковы.

Последних было гораздо больше!

Наконец, Штефан призвал начальника дворцовой стражи великого армаша Флиондбра и приказал заточить постельника впредь до нового повеления.

Флиондор собрал всю постельникову челядь и стал допытываться, где боярин. Никто не отвечал ему.

— Я знаю! — воскликнул Миху, представ перед великим армашем.*— Сюда приходил важный пан вот с такими сивыми усами и сказал хозяину, чтобы он скрылся. Да, да! Я сам слышал: я за дверями стоял!

Делать нечего, слуги подтвердили, что видели гетмана

Арборе.

Великий армаш обо всем донес господарю и получил новое повеление: бросить Арборе в темницу и послать в погоню за постельником двадцать конных стражников — половину на семиградскую дорогу, а другую — на польский шлях.

С момента бегства Шарпе прошло самое малое четыре часа.

[PMR]

Стражники рыскали по всем дорогам, но его и след простыл.

На другой день гонцы принесли во дворец грозные вести о татарском набеге со стороны Фэлчйу. Штефан был уже слишком стар и слаб, чтобы самому браться за оружие. После долгого раздумья он велел армашу освободить Арборе от цепей и доставить во дворец. Гетман в те годы по праву считался лучшим из военачальников Молдовы.

— Ты, верно, в обиде на меня, вельможный гетман, — начал господарь, указывая Арборе на стул.— Прости же меня, и помиримся. Повинную голову меч не сечет.

— Я на тебя, государь, обижаться не смею, а гневаюсь я на пришлого немца, который волхованием помрачил твой рассудок! — смело отвечал гетман, продолжая стоять.

— Добро же, не печалься, я велю выдворить его из Молдовы,— молвил князь, притворяясь, будто не замечает горькой насмешки.— Полно, Арборе! Простим друг другу, авось и нас простит святая троица.

— Аминь! — заключил гетман. ,

— Тогда ступай отдохни, а я вскоре призову тебя к службе державной.

Гетман поцеловал руку, милостиво протянутую ему господарем, и вышел, говоря про себя: «Мышкует старый лис!»

Господарь меж тем, оставшись в одиночестве, улыбнулся и высокомерно подумал: «Глупы люди! Глуп мир!»

Дома гетмана встретил стражник, который подвел к нему гонца, ожидавшего уже несколько часов.

Гонец вручил гетману следующее послание от постельника Шарпе:

«Брат и отец мой, вельможный гетман!

В полном здравии добрался я до семиградской земли и нашел пристанище у великодушного графа Андраша. Покуда гнев его величества не уляжется, будь так добр извещать меня обо всем, что происходит в Сучаве. Да пригляди, будь милостив, за домишком моим, за племяшкой Лукой да еще за невинным малюткой, коего отвратил я от стези разбоя...»

[PMR]

Глава IV, в которой появляются на сцене три целителя: итальянец, ворожея и ребенок, что еще раз доказывает исконное процветание медицины в наших краях.

Лука, с которым мы свели знакомство в начале этого повествования, приходился постельнику Шарпе племянником по брату. Его отец, посадник белгородский, был убит на крепостном валу в стычке с турками. Мать и две сестры мальчика сгинули в татарском плену; сам Лука спасся лишь по случайности: он гостил тогда в Сучаве, у дяди.

По обычаю тех времен боярские дети мужского пола, едва достигнув двенадцати-тринадцати лет, определялись в госпо-дареву службу, чтобы, изучив искусство брани, стать настоящими воинам-и. В битвах с турками, татарами, ляхами,-особенно в кровопролитном Козминском сражении, безусый Дука привлек к себе внимание самых доблестных воинов не столько беззаветной отвагой в бою, сколько необыкновенным хладнокровием, превышавшим обычные человеческие возможности.
Сидеть у огня печи нли находиться перед лицом превосходящих сил врага — для него было все равно. Он принимал удары противника с таким же точно безразличием, с каким выпивал стакан воды. Никто не видел его смеющимся или плачущим; его голос никогда не выдавал волнения; его шаги всегда были размеренны и спокойны.