[PMR]

Генезис

Прислушайся, где-то поблизости
бродит плясунья лесов, сумасбродка ночная,
ее обдают говорливые воды,
спадая со скал, как одежда сквозная.

Ее обступают кустарники тесно,
к ней тянется жадно упругая зелень,
ловцами застыли дубы бессловесно
с раскинутой сетью под лиственной сенью.

И сумерек полог торопится падать,
ревниво закутать и скрыть ее в складках,
ведь жаждет украдкой любая засада
поймать откровенную эту загадку.

Вот в зарослях пляшет свободно и сильно,
мелькнет откровение бедер высоких,
а грудь обдана из глубинной давильни
рубином дрожащего терпкого сока.

И Пан озорной ее дразнит открыто,
смешливая дудка в руках узловатых,
усатым плющом борода перевита,
в мужском нетерпенье вот-вот ее схватит...

Но гром громыхнет, и в мятущемся вое
прорежется боль, что таилась под спудом.
Расковано вдруг ожиданье земное
по-детски невинным, неистовым чудом.

И острые стрелы полуночных молний
вонзаются в кровь, как в горящую рану.
Ты в тайну грозы окунись первозданно,
исчерпан до дна, до краев переполнен.

1964

[PMR]

Полдень в горах

Высоким солнцем раззолочен,
прохладный полдень легкокрыл.
Всю красоту зеленых сосен
он мне сегодня подарил.

Они стоят высоко, гордо,
прохладу бережно храня,
и пламенеют от восторга
глаза задумчивого дня.

День зелен, строен, напряжен,
он весь, как белое каленье...

Через какую глубь времен
пришло к тебе успокоенье?

Иль ты пришел стоять под сенью,
как перед дверью па замке?
Воистину — благодаренье
дверь отворяющей руке.

1964

[PMR]

Закаты

Но рубежам и по следам твоим
еще порой моя блуждает дума —
так но следам былого пилигрим
бредет устало и грюмо.

Но укрывает даль твое лицо,
тишина в себе твой голос прячет.
Овеянное вьюгой деревцо,
услышав зов, качается и плачет.

Когда б я мог закаты те вернуть,
чтобы услышать зов далекой яви!..
Хоть крикнула бы вслед когда-нибудь,
как эхо в молодой дубраве!

Прошла ли ты, один хотя бы раз,
по тем местам, где нам бродить не надо?
У камня встречи той, что не сбылась,
раскаянье таится, как засада.

И только ветер воет и опять
все эти думы в дом загнать стремится.
Закрыть глаза — твой образ увидать
сквозь замкнутую времени границу.

1964

[PMR]

Творчество

Как обманчиво это молчанье
над реками, как невидимо копится в небе гроза —
собираются мысли под тонкими веками,
до поры прикрывающими глаза.

Но молчаньем натянутые, как пружины,
в бесконечности где-то распрямляются вдруг
и над зыбью инерции, несокрушимы,
изменяют привычных понятий круг.

И тогда начинает пульсировать камень,
словно в камне пульсирует кровь:
из материи мертвой у нас под руками
возникает живая материя вновь.

Так неистовствуй, вновь возникая из камня!
Гордой молнией мысли пронзи высоту!
Будьте вечны и будьте бессонны,
исканья, осязаемой делающие мечту!

Сквозь наветы посредственности и запреты
к этой цели, что брезжит всегда вдали,
пробивайтесь и ярко горите, поэты,
работяги и труженики земли!

1964

[PMR]

С поэмой на знамени

Как на лету подбитый, пал на землю горькую
свою сын черного народа.
И Африка его мечты
с извечной мукою впитала всю правду
крови непреклонной.

Встань!
Поднимись, Патрис,
мечты солдат непобежденный.
Неси поэзии ту праведную высь,
которая взметнула до зари
судьбу твою на бурный стяг свободы.

Говори!
Чтоб жили мужества заветы
в суровом вдохновении поэтов,
как пламя, въевшееся в камни крепостей,
как жар, осевший в жерлах орудийных.

Чтоб Африка бесстрашных пробудила,
трагической поэмы голоса сквозь лес
цивилизации неся.

[PMR]

Да, существует расстояние веков
меж континентами и меж людьми...
И есть искания без встреч,
и существует крик,
вовеки не услышанный землею.

Но стон поэта стойкости — Лумумбы,
сдвигая глыбы времени и дали,
сквозь стены метрополий проникает.

Вы, человечества крылатые рапсоды!
Проверьте жаром этой скорби поэзии
блистательный металл.

Чтоб знаком мирной радости сиял цвет
белых лиц новорожденных,
и светлый дар сознания навек щитом стал
имени святому — Человек.

Пусть грянет яростным набатом отомщенный боец
с поэтом;
прошагает пусть, в пучину волоча расизм —
кривого палача.

Встань вместе с Африкой, со всей землей, Патрис!
Бессмертной птицей-правдой поднимись!

1964

[PMR]

Гримаса

Не шали со мной, время!
В безжалостном споре вот опять
осужден я тобой выволакивать
невод пустой из живого и щедрого моря.

Те слова, что в глубинах искал,
трепыхдкггся в немощных спазмах,
будто тщится их чуждый оскал
переврать тебя, выставить на смех.

Тело трепетных дум, словно невидаль,
растворяется.
С болью тяну, надрываюсь
под тяжестью невода — груз выскальзывает в глубину.

Только сердце в порыве возвышенном
вновь бросается в водоворот:
что достанет из тяжких щедрот?
И выходит пустым и униженным...

И кричит тебе голосом боли:
— Дай живые слова!
И тогда ты вернешься с отчаянной волей
к вечной доле — тащить невода!

1964

[PMR]

Последний зубр на кремнистой вершине.

Последний зубр на кремнистой вершине в Карпатах
бил разбитым копытом о камень.
Последний рубеж могучего некогда рода,
предсмертная дрожь на жестоком пути изгнанья...

Последний зубр, истекая пеной,
на краю обрыва бил копытом о камень.
А вдали — те же ели и скалы,
где в тумане мелькают виденья величья его былого.

И зрачки его круглые, словно вырвавшись из орбит,
устремляются к бездне, что его поглотит.
Эта бездна им виделась, когда стадо за стадом, гонимые,
опускались на острые камни, кровью багримые.

Теперь он один.
Все стада перебиты. И зубрята убиты с зубрихами рядом.
Он остался один.
Он загнан.
Он обречен.

Все ближе собачий лай и оружья звон.
Гончие надвигаются с трех сторон.
Криками оглашается край этот горный.
Смерть твоя приближается, зверь непокорный.

1964

[PMR]

Старый поэт

Как волны тяжелые, катятся ночи,
и, словно сугробы, навалены дни...
Его неотступно преследуют очи
земной, беспощадной, великой любви.

И смотрят в усталое сердце поэта,
дань веры жестокою карой неся,
и с разных сторон необъятного света
его, не смолкая, зовут голоса.

И лоб его низко склоняется лысый;
спасенья никак от себя не найти...
Навек он к своей неуживчивой мысли
прикован, а мысль его вечно в пути.

Томите, как пасынком, часом бесследным,
не дайте ему, чудаку, отдохнуть!
Вот слово его наливается светом
и силой живой обновляется грудь.

И снова он с теми, кто ждет его в мире,
увенчан судьбою, прекрасен и прям;
ни годы, ни беды его не сломили,
чеканно и тяжко звучит его ямб!

1964

[PMR]

Иной финал

Все было так — добро и зло,
но в древний миф не все вошло.
Когда распятого на зубьях скал
орел терзал, живое тело рвал,

то дерзкому, сорвавшему звезду,
от пыток не дагно было погибнуть,
а хищник ни на миг не мог его покинуть,
прикованный к проклятому труду.

Там был и третий.
Миф не рассказал,
но рыскал у подножия шакал.
Он трупа ждал, скуля на страже.

Захлебывался собственной слюной
нетерпеливый и бессильный вой:
когда же, наконец? когда же?

А на граните в скрежете борьбы
жестоко обновляется и длится
великая трагедия судьбы,
не умещаясь в жажде поживиться.

Тогда у твари узколобой вдруг
печень лопнула от злобы,
и трижды скрючился шакал
и в бешенстве свою утробу,

клыками лязгая, сожрал.
Пусть миф молчит!
Но — вот финал!
1964

[PMR]

Тэркилэ

Вот слушаю тебя, пока хватает силы,
и вспоминаю некого Тэркилэ.
Того родители ребенком в дни страды
сажали где-нибудь в тени скирды.

И оставляли, чтоб развлечь немножко,
с водою миску и большую ложку.

Он был неприхотлив, игрушек видел мало,
его и это очень забавляло.
Знай льет себе, переливает воду
с восхода солнца до его захода.

Но ты, такой здоровый, молодой,
и к азбуке причастный покороче.
Чего же нам всем голову морочишь
все той же ложкой, миской и водой?

1964

[PMR]

Берегись лицемеров!

Спасибо за хлеб, посоленный круто упреком, который и ты заслужил:
как появляется гниль и откуда всякая нечисть, скажи?

Наших щедрот не окинешь глазом, из них прихлебатели тянут — ничье!—
ханжи двуликие, тройные пролазы и всевозможное дурачье.

Вот и спрашиваем друг друга горько: чего молчишь? разве нету мер?
И подбираем кстати поговорку насчет семьи и урода, например.

Бей его прямо!
Не имеешь права от встречи с такими уходить в кусты
и прятать в шарадах пословиц кудрявых гордую сущность своей прямоты.

Но худшей напасти не надо (к лешему такую благодать), чем поцелуй лицемерного гада...
Бойся его принимать!

Не бойся его клеветы и ловушек — силен лишь в болоте, страшна ему высь,
от прелой ухмылки храни свою душу, его одобрения берегись.

Бойся объятий — лапою липкой всегда он тебя осквернит;
легко расточает свои он улыбки, по трудно отмыть след его пятерни.

Будь начеку — опасное жало!..
Бот он ластится с видом дружка.
Не принимай услуг прилипалы, пусть лучше укусит исподтишка!

1963

[PMR]

Добре и козел

У Добре на задворках был козел, паршив и зол,
с неслыханным усердьем творил он неприятности соседям.

Чуть зазевайся — тут как тут рогатый.
Лишь грядки закудрявились у хаты —
перемахнет забор без проволочки,
и вот уж ни листочка на росточке.

Посадит деревцо сосед-крестьянин,
корпит над ним, бывало, к солнцу тянет,
а этот бешеный козел, глядишь, на огород зашел —
и сломан саженец и гол.

А как-то раз такое натворил,
что стал нам белый свет не мил:
в открытое окно залез к ребенку
и всю из-под него сжевал пеленку.

Скандал и караул на всю округу.
— На что ты держишь у себя бандюгу?
Ведь этот ирод-живодер
нам разорит и дом и двор!

Добро нам в ответ — кулак и объясняет так:
Ом том и дорог мне как раз,
больно уж на пакости горазд!
При этом он такую скорчил мину,
что стал похожим на свою скотину!

[PMR]

Химия вина гибрида.

Говорят, вино гибрид из спиртного состоит,
перемешанного там с кислотою пополам.
Половина третья в нем — смесь горючего с огнем,
половина в нем четвертая — краска с хмелем перетертая.

Половина пятая — у нектара сладость взятая,
и так дальше — благодать, половинок не считать.
В голове они любой меж собой вступают в бой,
и об этой операции кандидаты дегустации
знают все без диссертации.

Жаль одно — что в смеси винной нету главной половины:
тормозящей установки, чтоб не пить без остановки.
1954

[PMR]

Похвала Дементию

Будь разумником, Дементий, пусть завидует любой:
Пирогами пахнет ветер — аромат лови ноздрей.
Словно компасная стрелка, чувствуй каждый поворот:
«Нет!» — кричи, коль дело мелко, «Да!» — коль выгода идет.

Чуткой квочки осторожней, молчаливей молчуна,
К жизни липнешь ты надежно, зной иль стужа у окна.
Кто умней тебя, Дементий? Нет таких. И потому
Знаешь ты один на свете: что, когда, зачем, кому.

И кадилом в такт колдуя, ты твердишь в который раз:
— Аллилуйя, вас люблю я! Аллилуйя, только вас!
Ни усердия, ни прыти ты в погоне не займешь.
Если кто-то беззащитен, ты семь шкур с него сдерешь.

В щель заглянешь незаметно, стукнешь в грудь — коль драки нет,
И полакомишься сплетней, сделав ловкий пируэт.
За столом бывая часто, не забудь же ни на миг:
Отбивай поклон начальству, скаля зубы на других.

Вот и втерся, не краснея, оттирая всех гостей.
Ну, ответь-ка, что вкуснее: принцип или мититей?
Ты мне нравишься, похожий статью на богатыря.
А народ тебя, быть может, подлецом считает зря?

Вот завистники, ей-богу! Чуть плацинды повкусней —
Уж готовы на дорогу, в мусор выставить взашей.

[PMR]

Комедия - два барана.

Итак,
столкнулись два барана
на том мосту — как два тарана.
Доводит принцип до беды:
— Уступишь ты!
— Не я, а ты!

Тут все безделышки-зеваки сбежались,
Ждут, что забияки вот-вот приступят к драке...
Не разминуться им никак и не отступят ни на шаг,
Того гляди — сейчас утонут!

На берегу кричат и стонут,
Страсти хлещут через край, наперебой:
Давай! Давай! Поторопись!
Не уступай!

Так раззадорились болваны,
Что вдруг опомнились бараны:
К чему валять нам дурака?
Один баран отвел рога.

Он был разумней, говорят.
Сказал:
— Пройди ты первым, брат,
Я подождать минутку рад.

Конец — венец.
Хотя порой твердят, что был конец иной.

Крича, толкаясь, — сзади прут!
Свалились друг за другом в пруд
все ротозеи и болваны.
Тут заключили мир бараны.

1966

[PMR]

Перед рассветом.

А иногда перед рассветом
меня встречает где-то в поле, как брата,
надежда нивы молчаливой в покорном ожиданье.

Круг созреванья мудро завершая,
стоят хлебов тяжелые колосья,
всем существом прося присутствия людского.

И значит, мне положено быть там,
в великом их молчанье,
заодно,
как под крылом природного родства.

И там, когда я кровно нужен полю,
угадываю будущие всходы,
в которых вечно верит плодородье.

Я принят в этот круг и раскрываю
естественную связь произрастанья с душою пращуров,
с наследственною сутью.

А горизонт горит вулканом,
словно к последнему взывает пробужденью,
и я очнусь как будто обнаженный
перед лицом космической судьбы,
превосходящей и меня и землю.

Тогда как опасение, как боль,
во мне растет приверженность к живому
и собирает мне детей,
и внуков,
и внуков правнуков моих,
чтоб я приблизил их к себе,
и понял,
и неотступно их сопровождал
среди людей,
насколько им грядущее позволит.

И я прошу у будущего доли:
труда, и хлеба, и пощады
прошу я для моих потомков.
Пощады! — сгорбленный, взываю
в надчеловеческом кругу восхода.

[PMR]

Эврика

Что если эта вот башка неповторима в целом свете
и лишь одна за все в ответе, что не распутано пока?
И все открытия на планете от Прометея и до нас
возникли под затылком этим, который чешешь в трудный час?

А там — одни перемещенья светил в бездонной пустоте
и ни крупицы разуменья, ни лба вспотевшего нигде!
Протуберанцы расщеплений, стерилизованный хаос...
Лишь твой людской нормальный гений во все и вся сует свой нос
и обнимает космос разом, поскольку космос в нем самом,
хоть на макушке плешь, а разум непрочно защищен челом.

Сроднил ты с глубью, высотою башку единственную ту,
так отвечай-ка головою за честь ее и чистоту!

[PMR]

Земляк Семен. Наполеон.

Помню, наш земляк Семен всем рассказывать любил,
как мужик француза бил и каким он хитрым был,
император Палеон.

И придет такая блажь!
Он историю об этом разносил по белу свету
и твердил как «Отче наш».

За стаканчиком вина, весь от ярости зеленый,
он честил Наполеона — мол, страшна его вина!
Что ж, на все закрыть глаза, если прыткий тот француз
провертел перо в картуз и войной пошел на Русь?
Ишь ты, прямо чудеса!

Ну-ка, брат, поди сюда, из бочонка поднеси мне...
...Затрещал пожар тогда, ведь Европа и Россия —
это, брат, такая сила!

На рассказ не хватит слов. Словно в поле трав — французов,
но фельдмаршал, сам Кутузов, окружил —
и ну их тузить под Москвой среди снегов.

Император — это чин!
Но закон — как сабля острый, обойти его не просто;
Ну-ка марш, герой, на остров! По заслугам получил.

Эй, неси сюда вино!
Зазевался ты, приятель...
А скажи-ка, друг Истратий,
почему тебе смешно?
Может быть, ты с Бонапартом,
с басурманом заодно?

И в воинственном пылу —
бац! — Истратия кувшином,
так что тот остался синий,
очень скучный на полу.

Вот и кончен славный пир.
Разнимают кулаки, обмывают синяки.
После драки — сладок мир!

А безжалостный Семен знай кричит при всем народе:
— Шутка даром не проходит!
Кто теряет — не находит.
Получил «мерси-пардон»
император Палеон!

1963

[PMR]

Начало пути

В добрый час! Бери-ка вожжи, не гони зазря в пути —
впереди-то бездорожье, а лошадки не ахти.
В путь пора — зовет наука, ждут с утра у дома дроги,
дай-ка, мама Смарандука*, парню торбу на дорогу.

Дашь еще совет, поди-ка, в путь советы не безделки,—
пусть забудет Ионикэ дома все свои проделки.
Да слезу оставь-ка в сенцах, наставляй его потверже,
пусть за тайну книг всем сердцем он возьмется, как за вожжи.

Да еще наказ дай сыну, чтоб искал он со стараньем
светлой мудрости лучину для людей простого званья.
И шагнул Ион с порога...
Знать бы вам, как мир ваш скромный далеко на этих дрогах
увезет он в мир огромный!
Не в охотку, не на силу — вот и вышли в люди
так и Жерилэ, и Лунжилэ, и Данила Препеляк*.

А худых худой судьбиной ты отметил, что клеймом:
ведьма в торбу угодила, жадный волк горит огнем.
И глядит Смаранда гордо на тебя из дали лет,
как глядят, сияя, горы солнцу ясному вослед.

1966

* Смараида — имя матери Иона Крянгэ.
* Жерилэ, Лунжплэ, Данила Препеляк, ведьма, волк — популярнейшие персонажи его сказок.