[PMR]

СРЕДИ ДРУЗЕЙ И ВРАГОВ
— Есть новости,— сказал комиссар.
— Какие?
— Вчера на Халхин-Голе самураям дали духу.
Когда авиагруппа Кулишенко через Монголию, через пустыню Гоби летела в Чэнду, на их картах была река Халхин-Гол.
С самого начала лета японцы затеяли в этом районе «маленькую войну», на которую генералы микадо делали большую ставку в антисоветских планах.
Теперь там, на монгольской границе, идут жаркие бои, и советская авиация выполняет важную роль. Действуют не десять, даже не сто бомбардировщиков.
— Ясно,— сказал Кулишенко, выслушав все, что сообщил ему о Халхин-Голе комиссар.
— А другая весть очень печальная,— упавшим голосом произнес Федоров.
Кулишенко знал выдержку комиссара. Если Федоров так говорит, значит, в самом деле произошло нечто непоправимое.
— Что случилось?
— Хользунов разбился.
Кулишенко закрыл лицо руками.
Человек большого героизма и прекрасной души, комдив Хользунов был живым примером не для одного их соединения — для всей авиации.
Как и многие летчики, Акимыч очень любил этого отважного бомбардировщика и талантливого командира
Совсем недавно на приеме в Кремле Хользунов сам повел его к командующему и горячо поддержал его просьбу о Китае, а перед отлетом, прощаясь с добровольцами, пожелал им счастливого пути.
Комэск и комиссар молча сидели друг против друга, и два слова, которые, поднимаясь из-за стола, сказал Кулишенко, были итогом многого, что они оба передумали в эти минуты.
— Надо работать...
В этот день у Кулишенко, как всегда, было много дел, забот. Но, чем бы ни были заняты его мысли — очередным высотным полетом, разбором действий эскадрильи, занятиями с китайскими летчиками, распоряжениями по авиагруппе,— они все равно весь день вращались вокруг вестей, которые сообщил комиссар.
Вечером, возвращаясь в машине с аэродрома в Чэнду и все еще находясь под впечатлением этих новостей, Кулишенко размышлял:
«Может быть, сегодня мое место на Халхин-Голе. Ведь столько лет готовился к схватке с врагом, рвался на передний край. Но здесь тоже самый передовой участок битвы с фашизмом.
Как бы ни мешали гоминдановские реакционеры, но не сегодня — завтра самураи почувствуют силу удара нового отряда добровольцев-бомбардировщи- ков».
Летчики знали сложность китайской обстановки.
Чэнду, где базируется отряд, и вся провинция Сычуань находились под контролем гоминдановцев. Их представители внешне весьма вежливы с советскими летчиками. А на самом деле гоминдановская разведка установила за ними слежку. Все чаще за спиной Кулишенко и его переводчика торчит шпик — маленький человечек с бегающими глазками.
Гоминдановские реакционеры полны ненависти к
добровольцам.

[PMR]

Подчеркнутая любезность только маска, за которой- чанкайшисты прячут свою ненависть к добровольцам.
Пройдет немного времени, и они посбрасывают и эту и другие маски. Их правящая верхушка еще твердит о верности великому революционеру и демократу Сунь Ят-сену, завещавшему своей партии дружбу с Советским Союзом. Между тем втайне эта чанкайши- стская клика уже торгует родиной.
Главари Гоминдана еще ломают комедию, кричат и пишут об антияпонской войне, а на самом деле быстро проходят круг измены.
Не решаясь пока открыто капитулировать, гоминдановцы прекратили сопротивление, перешли к «пассивной войне» против самураев и к активным действиям против коммунистов, прогрессивных китайцев, которые крепят антияпонский фронт.
Север Китдя стал революционной крепостью. На северо-востоке, в тылу у японцев, героически сражаются с захватчиками китайские красноармейцы. Это части 8-й народно-революционной армии и новая 4-я армия, занимающая позиции в долине Янцзы. А на северо-западе, как гранит, стоят освобожденные районы, над которыми развевается красное знамя китайской революции.

Успехи революционных войск, китайских партизан, сдерживающих противника по фронту, и их порыв к контрнаступлению страшат гоминдановцев еще больше, чем японцев.

Клика Чан Кай-ши, погрязшая в тайных сговорах с самураями, перечеркнула документы о сотрудничестве с китайскими коммунистами, сковывает боевые действия революционных войск и даже готова начать поход против освобожденных районов.

Империалистические круги, особенно американские монополии, которые поставили Японии почти 80 процентов материалов для войны в Китае, торопят правящую гоминдановскую верхушку. Их планы рассчитаны на то, чтобы руками самураев подавить китай-ские революционные силы, столкнуть Японию с СССР. И это вполне совпадает с тайными замыслами, которые вынашивают Чан Кай-ши и другие главари Гоминдана. Они очень надеялись на победу японцев в районе Хал- хин-Гола. Однако советские войска повторили, и в несравненно больших масштабах, прошлогодний опыт Хасана.
Теперь даже гоминдановцам поневоле приходится поздравлять мистера Кулишенко, летчиков-доброволь- цев с победами их товарищей по оружию. Кое-кто из рядовых офицеров делает это весьма искренне.

— Если бы гоминдановская армия воевала с самураями, как ваша Красная Армия, как советские добровольцы или как наша восьмая народно-революционная, мы бы давно прогнали японцев с китайской земли,— признается начальнику связи авиагруппы Бы-строву приставленный к нему военный радиоинженер Чу.
И хоть это сказано полушепотом, Чу с опаской поглядывает по сторонам: не слыхал ли кто-нибудь его слов, вырвавшихся из самого сердца человека, который симпатизирует добровольцам, потому что любит свою родину.
Эта симпатия родилась не просто и не сразу.

[PMR]

Чего только не шептали Чу о советских добровольцах! Будто они вовсе и не авиаторы, а комиссары, которые только агитируют за коммунистов. Чу верил слухам. Какие только басни о советских комиссарах не доходили до его ушей!
Но в прошлом году Чу сам стал свидетелем героического воздушного боя советских летчиков с самураями в небе над Уханем. А назначение в авиагруппу Кули-шена дало ему возможность близко узнать этих людей.

Не деньги, не жажда приключений, а верность большой идее и горячее сочувствие борьбе народа за свободу, против самураев привели их в Китай.
Чу это увидел, почувствовал, понял. Он давно уже не допытывается, действительно ли мистер Быстров — начальник связи, а не красный комиссар.
Если правда, что они все комиссары, тогда Чу не знает лучших мастеров авиационного дела и более отважных летчиков, чем советские комиссары.
Быстров молчит, и вовсе не из дипломатических соображений. Перед его глазами возникла картина, которую он наблюдал лишь несколько часов назад, когда ехал в машине вместе с Лю — секретарем китайского министра. По улицам вели новое пополнение для гоминдановских частей. Многие новобранцы были привязаны друг к другу.
То, что секретарь увидел на лице советского добровольца, не было простым недоумением или вопросом.
— Еще не умеют ходить строем,— с напускной бравадой в голосе поспешил объяснить гоминдановский чиновник.

Но мистер Быстров знал другое: эти хотят идти не п гоминдановскую, а в 8-ю, в новую 4-ю — в Красную армию, на которую вся надежда трудового Китая. И с Нею сердца летчиков-добровольцев. Ни на минуту их
не оставляет мысль о помощи братьям, героически сражающимся в китайской Красной армии, защищающим освобожденные районы в тылу японцев.
Именно в Чэнду добровольцы особенно остро ощущают, какая это поддержка для революционных бойцов их прилет. И каждый летчик рвется скорее в бой.
Здесь, за Великой китайской стеной, в долине Янцзы, Кулишенко ощущает себя не только командиром добровольцев, а посланцем народа.
Это на глазах у всей авиагруппы как-то изменило Григория Акимыча. Суть, конечно,.не во внешних переменах, которые заметил даже переводчик Ли. Под бременем дел и ответственности комэск заметно похудел (хоть домой пишет, что толстеет), лицо вытянулось, почернело, а темные курчавые волосы и густые брови словно выгорели на солнце, стали почти пепельного цвета.

Он тот же сердечный, душевный Акимыч, который каждого летчика, механика, члена экипажа расспросит, есть ли письмо, что пишут родные, и, картавя чуть сильнее обычного, сам признается, как скучает по жене и дочери (очень жаль, что послушал Тому и не взял с собой фотографию).
Он, как и прежде, спокоен и методичен, когда, лукаво прищурясь, рисует задачу на бумаге или на земле, присев на корточки.
И в то же время он по-особому сосредоточен, внутренне подтянут, строг. Эта повышенная требовательность начинается с самого себя. У всех такое ощущение, что Акимыч бодрствует, летает и трудится двадцать четыре часа в сутки.
Не только в разговоре — в самой его походке чувствуется полная собранность. А штатский костюм даже чем-то усиливает это впечатление.

[PMR]

ДВА ПИСЬМА ЖЕНЕ И ДОЧЕРИ

«Добрый день, дорогая Тамара!
Сегодня прекрасный солнечный день, сегодня я хорошо выспался и чувствую себя прекрасно.

Состояние здоровья лучше, чем дома,— поправляюсь. Тома! Ты себе представить не можешь, как жаль
Хользунова: прекрасный человек, хороший воспита- т' ль! Да, преждевременная смерть. Но ничего не поделаешь. Надо работать.
Тома! Я живу хорошо. Ты обо мне не беспокойся. Как ты? Как здоровье? Как дочка? Шьешь пальто или нет?
Думаешь поехать? Письма напиши моим братьям. Может быть, съездишь к Андрею или к Ивану погостить?
Тома! Передай привет от меня и от Саши Романова Косте и Марусе Григорьевым. От меня —Кичиным. Сегодня подписался на заем «2 года 3-й пятилетки»
на месячный оклад.
Товарищи живы, здоровы. Настроение бодрое.
На этом кончаю.
Пиши почаще письма. Пиши по старому адресу.
Крепко, крепко целую. Гриша».
А вот другое письмо:
«Добрый день, Тамара и дочь Инка!
Сегодня собрался накоротке поговорить со своей семьей. После трудов перед сном нужно сказать дочке
«спокойной ночи».
Тома! Я тебе часто пишу. А ты нет. Ты, наверное, не делаешь так, как мы условились. Не жди, пока от меня получишь, а пиши хоть каждый день. Я буду только рад.
Саша Романов купил себе красивые очки и ходит как туз. Говорит, что от жены получил письмо.
Недавно был День авиации. Напиши, где ты смотрела празднества и что интересного видела. В Тушино не была?
Как жаль, что не взял твою и Инки фотокарточку. А теперь уже будет так!
Состояние здоровья хорошее. Настроение бодрое. Привет от меня всем соседям и друзьям, особенно Кичину, Ратникову и Тихонову.
Пиши о своей жизни.
Интересуюсь всем.
Вот пока все.
Целую. Гриша.
Тома! Ты скажи дочке, пусть что-нибудь напишет мне».

[PMR]

МЕЧ СПРАВЕДЛИВОСТИ

Гоминдановские реакционеры боятся симпатий, которыми окружены в народе советские добровольцы.
Отнюдь не из конспиративных соображений скрывают они прилет нового отряда летчиков, как хотели бы скрыть правду о подвигах и крови, пролитой добровольцами в тяжелых воздушных боях минувшего тридцать восьмого года.
Но истинную правду не утаить от народа. Китайским труженикам неизвестны ни имена героев анти- японской войны из числа первых советских добровольцев, ни подробности боев с хвалеными японскими авиасоединениями. Однако народ знает, какой удар японской авиации нанесли советские друзья. И это нашло свое выражение даже в названии, которое он дал первым отрядам советских добровольцев,— «Меч справедливости!», героически защищавший небо Кантона, Уханя, Чунцина и других китайских городов.

Имея в 1938 году базу в Ухане, советские истребители громили позиции самураев и их батареи, тылы и эшелоны, уничтожив много вражеских самолетов.
Верхушка Гоминдана хотела бы стереть это из книги истории. Но это совсем свежая страница. Она еще кровоточит боевыми ранами советских летчиков, умирающих в госпиталях. Как, например, вытравить из памяти народа прошлогоднюю эпопею защиты Уханя, в которой летчики-добровольцы показали чудеса доблести, бесстрашия?
Большой Ухань лежит в самом сердце Китая*. В его черту входят три огромных города — Ханькоу, Ханьян и Учан, раскинувшиеся рядом на берегах Янцзы.
Генералы микадо повели на трехградье Ухань почти миллионную армию, чтобы захватить этот ключ к бассейну Янцзы, узел, связывающий девять китайских провинций и перекресток всех дорог страны.

С тех пор линия японского фронта — не без прямой помощи гоминдановцев — передвинулась далеко на запад от Уханя.
Но почему в августовскую ночь тридцать девятого года над картой Уханя вместе с Кулишенко склонились командиры авиагруппы?
На стене барака, где они работают, висит плакат. Он хорошо понятен даже тому, кто не знает ни одного иероглифа, не может прочитать подписи.
Нарисована контурная карта Китая. К ней тянется когтистая рука самурая, готового заграбастать всю страну. Вот так прошлым летом с пяти направлений посуше, воде и с воздуха наступали на Ухань японские дивизии.
Бои за Ухань продолжались почти пять месяцев — с мая по октябрь. Японцы потеряли более 200 тысяч солдат.
Трудовой Китай упорно оборонял трехградье. Высок, бесстрашен был моральный дух его защитников.
И живой душой уханьской эпопеи явились советские летчики. Только в трех воздушных боях они сбили
47 японских самолетов.

[PMR]

В день рождения японского императора, 29 апреля 1938 года, на Ухань налетели эскадрильи стервятников. Советские истребители дрались с ними как львы, летчики гибли в уханьском небе, но громили самураев и уничтожили 21 из 54 прилетевших самолетов.
Здесь, в Чэнду, от китайских друзей Кулишенко слыхал много рассказов о своих товарищах. Все в один голос говорили: если б не ваши товарищи, жертвы уханьского населения были бы просто неисчислимы: ведь это многомиллионный город.
И кое-кто из гоминдановских офицеров (вроде мистера Чу, тяжело переживавшего трагедию родины) признавал:
— Советские добровольцы не сдали небо Уханя и тогда, когда гоминдановские генералы сдали японцам* город.
Верхушка Гоминдана, побоявшись вызвать в Ухань части 8-й армии, предала героических защитников
трехградья и бежала из города.

Если бы не измена Гоминдана, самураи не вошли бы в Ухань, как не взяли бы и многих других китайских городов.
После Уханя гоминдановцы быстро покатились в
пропасть измены.
Теперь Ухань в тылу врага, а его ханькоуский аэродром стал главной базой японской авиации, откуда она совершает варварские налеты на города, порты, чтобы
сломить дух народа и заставить Китай капитулировать.
Самураи бахвалятся, что превратили Ханькоу в воздушную крепость. Они уже считают себя хозяевами китайского неба. Аэродромы противника — не только прифронтовые, ближнего тыла, но и те, что за много километров от Уханя,— выведены из строя. Китайская авиация, состоящая из самолетов небольшого радиуса полета, лишена возможности действовать. А дальних бомбардировщиков, которые могли бы добраться до Уханя, у китайцев нет. И японские генералы убеждены, что их авиабаза Ханькоу находится в полной безопасности.
Между тем эта база уже обведена красным карандашом на полетных картах, лежащих перед Кулишенко и его товарищами.
От китайских партизан получены сведения, что в Ханькоу скопилось до 300 истребителей и бомбардировщиков, прибыли сотни тонн американского горючего, авиабомб, снаряжения.

Командование китайских революционных сил уже поставило авиагруппе Кулишенко как основную задачу разгром авиабазы Ханькоу.
И на полетных картах добровольцы прочерчивают многосоткилометровую трассу. От подножья Тибетских гор она должна привести их в небо над аэродромом Ханькоу, который контуром, похожим на силуэт, волка, лег на левом берегу Голубой реки.

[PMR]

БОМБЫ ПАДАЮТ НА САМУРАЕВ

Удар должны внезапно нанести девять самолетов.
Через несколько часов они полетят бомбить японскую авиабазу в Ханькоу.
Выдалась теплая ночь. Небо темно-синее, и кажется, что оно нависает над головой. Расстелив брезент под крылом самолета, Кулишенко прилег вздремнуть.
— У Черняева заболел штурман,— услыхал он сквозь сон.
Кулишенко раскрыл глаза и увидел подсевшего к нему комиссара.

— Тяжело заболел штурман тройки,— повторил Федоров.
Сон будто рукой сняло.
| «Отправиться восьмеркой? — мелькнула мысль.— Но тогда нужен другой боевой порядок в воздухе».
Всю ночь готовили самолеты в дальний путь. Требовалась чрезвычайная осторожность. Не исключено, что японцы снова прилетят. Накануне в небе над Чэнду появились 72 ночных бомбардировщика. Они сбросили бомбы на окраинах, где попало. Самураи не обнаружили аэродрома. С воздуха он выглядел мертвым по- • лем, между тем здесь кипела работа.

I — Я полечу с Черняевым,— сказал комиссар.
— Надо спросить Дегтяренко... И ты же сутки на ногах,— пробовал возразить Кулишенко, хоть сам он спал не больше двух часов.
— Постараюсь справиться.— Комиссар пошел искать штурмана, чтобы получить инструкции.
Только собирается светать, но острый глаз Акимыча уже видит на поле хорошо знакомые фигуры летчиков. Из-за самолета вынырнул флагманский стрелок- радист. Антонов сказал: «Доброе утро, Григорий Акимович»— и сразу полез в машину проверить пулеметы, оружие.
Кулишенко достал из кармана свою «луковицу», посмотрел и покачал головой: еще целых полтора часа. Но тут уж по поводу нарушения распорядка даже грешно сердиться.

Федоров шел со штурманом эскадрильи. Издалека услыхав заливистый смех Дегтяренко, Акимыч подумал: эта замена вполне устраивает штурмана.
Заканчивались последние приготовления. Залито горючее, загружают бомболюки. Инженер эскадрильи снова обходил машины. Алексеев волновался.
Еще когда шли тренировочные полеты, Кулишенко потребовал максимально облегчить машины — ни грамма бесполезного веса. Летчики знали, в чем дело. Алексеев со своими техниками смастерил специальные ящики, чтобы кроме фугасок нагрузить самолеты зажигательными бомбами. И сейчас он проверяет, как они подвешены в бомбовых люках.

Алексеев останется здесь, на земле, но до возвращения эскадрильи беспокойные мысли не покинут ни его, ни техников, ни механиков — никого. И эти часы ожидания на аэродроме будут самыми тяжелыми. 
Светает. Звезды с небесных высот глядят на отряд добровольцев, собравшихся в боевой путь.
Летчики в шлемах и теплых спортивных куртках выстроились на поле. Последние предполетные указания. Твердо звучит голос Кулишенко:
— По самолетам!
И вот уже звенья выруливают на старт.

[PMR]

Ракета прочертила красную линию на небе.
От земли оторвался и набирает высоту флагман. А за ним машина за машиной весь отряд поднимается в небо, ставшее уже темно-голубым.
Самолеты идут по кругу.
— Готово,— докладывает флагманский стрелок-радист.— Все машины взлетели.
Кулишенко сделал разворот. Звенья приняли боевой порядок.
Вперед! На Ханькоу!
На штурвале спокойно лежат сильные, уверенные руки Кулишенко. Сейчас его наполняет чувство какой-то полной слитности со своим самолетом, и где-то на втором плане все время в его сознании присутствует живое ощущение мощи и надежности машины.
Самолет несется со скоростью 4,5 километра в минуту. Внизу рисовые поля, селения, дороги.
Давно отдана команда надеть маски. Высота — 7 тысяч метров. Теперь под крылом одни леса да горы.

Штурман Дегтяренко погрузился в расчеты — через десять минут внизу должны засверкать на солнце воды Янцзы.
Антонов передает на КП очередное донесение. Только эти радиосигналы — очень короткие, чтобы враг не запеленговал эскадрилью,— связывают их теперь с землей, со своими. И там, в Чэнду, их жадно ловят в эфире, и ими живет весь аэродром.
Невидимые с земли, не обнаруженные в воздухе, самолеты проникли глубоко в тыл японских войск. Неожиданно появились они над аэродромом Ханькоу.
Кулишенко и штурман мгновенно сориентировались: бомбить стоянки самолетов, склады горючего и боеприпасов.
Когда открылись створки бомболюков флагманской машины, все экипажи уже были готовы: бомбили залпом, со всех самолетов одновременно.
Эскадрилья молниеносно и на большой скорости уходила с боевого курса.
Антонов следил за воздухом, не снимая рук с пулемета.

На флагмане и на всех самолетах экипажи изготовились к бою с вражескими истребителями, которых можно было ожидать с секунды на секунду.
Но вот уже Ханькоу остался далеко позади, а самураев в воздухе не видно. Напряжение, все время владевшее людьми, сменялось радостным ощущением успеха операции. И именно поэтому Кулишенко дважды повторил приказ — следить за воздухом.

Он подумал: даже если в Ханькоу все разбито, самураи, опомнившись, затребовали самолеты для перехвата. Нужно ожидать встречи. И словно в подтверждение в переговорном устройстве прозвучал голос Антонова— на КП получили сообщение партизанской радиостанции: с двух японских аэродромов взлетели истребители.
— Предупредить экипажи,— приказывает командир, поднимая эскадрилью еще выше в небо.
Потолок — 7 километров. И на этой высоте, где без радиолокаторов не так-то просто обнаружить самолеты, Кулишенко ведет эскадрилью.
Уже не один час они летят в масках.

Пожалуй, такого сложного и трудного попета еще не было ни у кого из добровольцев.
— Двести пятнадцать километров,— кричит Дегтяренко командиру.
Акимыч прислушивается к гудению моторов, и оно кажется ему ровным, мелодичным. Он даже улавливает, какую именно мелодию они затянули, и он тоже мурлычит. Сквозь звуки мотора до штурмана доносится: «Дивчино, Галю...»

Дегтяренко из своей кабины бросил взгляд на Аки- мыча и улыбнулся. А Кулишенко все распевает про дивчину. Галю, и вдруг перед ним возникают лица жены, дочки — курносой Инки с косичками. Акимыч крепче сжимает штурвал в руках.

Еще несколько минут — и должен открыться аэродром.
Там давно и нетерпеливо, сверяя свои часы и поглядывая на небо, их ждут товарищи.

[PMR]

ЛЕГЕНДА НА ЯЗЫКЕ ЦИФР
А в небе над Уханем стояло огромное зарево. Горел Ханькоу — главный аэродром японской авиабазы.
Густое черное облако дыма закрыло все летное поле. Пылали самолеты на стоянках, автомашины, полыхали бензохранилища, склады американских бомб, и взрывы один сильнее другого сотрясали все вокруг.
Как же обманчиво было утро этого дня — мягкое, теплое, спокойное, с безоблачным небом.
На аэродроме Ханькоу в это время царило особое оживление. Накануне в сопровождении командующего авиацией сюда прибыл сам генерал Нисио. Командующий всеми японскими силами в Китае остался доволен результатами инспекции авиабазы. Заночевав на аэродроме, генерал наутро собрал офицерский, летно-технический состав Ханькоу и соседних аэродромов.

Самураи проводили собрание на воздухе у штаба авиабазы. Генерал Нисио обратился к подчиненным с большой речью. Он говорил о перспективах полной оккупации Китая. Ханькоу он назвал воздушной крепостью, японской твердыней на Янцзы.
Должно же было так случиться, что именно во время патетической речи японского командующего вдруг из самой глубины неба вынырнула эскадрилья тяжелых бомбардировщиков и на слушателей генерала, на их самолеты, выстроившиеся в строгом порядке, на взлетную полосу, на весь огромный ханькоуский аэродром посыпался дождь фугасных и зажигательных бомб.

Удар был так неожидан, точен и нанесен с такой силой, что японские зенитки даже не успели открыть огонь, а уцелевшие истребители не смогли подняться в воздух, потому что взлетная полоса была словно перепахана бомбами, вся изрыта воронками.
В сводках, которые в то утро неслись из Уханя по телеграфным проводам и подземным кабелям, фигурировали десятки сожженных самолетов, взорванные склады горючего, боеприпасов, сотни убитых и раненых японских летчиков, техников, солдат.
Среди раненых — командующий авиацией и сам генерал Нисио.
В первые дни осени 1939 года печать и радио многих стран мира сообщили о внезапных и смелых налетах небольшого отряда дальних бомбардировщиков на японскую авиационную базу в Ханькоу.

[PMR]

Листаем газеты тех дней.
Сообщения агентств Юнайтед Пресс, Сентраль Ньюс о неожиданном налете на аэродром в Ханькоу:
...Вылетев со своей базы, расположенной в Западном Китае, отряд бомбардировщиков достиг Ханькоу... Уничтожено и сильно повреждено 64 японских самолета... Во время бомбардировки убито 130 и ранено 300 человек из летно-технического состава... Пожар бензохранилищ продолжался свыше трех часов...
Газетные телеграммы приводили все новые и новые подробности падения воздушной крепости Ханькоу, разгрома отборных японских эскадрилий «Воздушные самураи», «Четыре короля воздуха», «Сасэбо», «Викинг кодзу» и т. д.

В японских авиационных и армейских штабах поднялся немалый переполох.
Авиация, которую генералы до сих пор держали у самой линии фронта, срочно перебазировалась в тыл, за 500, 600 и больше километров.
Когда для самураев в Ханькоу настал час расплаты, от их былой спеси мало что осталось.
Возмездие к ним прилетело на крыльях отряда дальних бомбардировщиков, которые вели летчики- добровольцы.
Только за два первых налета на авиабазу Ханькоу отряд, получивший в народе название «Воздушные тигры», уничтожил более 100 японских самолетов, 60 автомашин и много авиационной техники, сж 01- склады горючего, боеприпасов и сборочные самолетные мастерские. Самураи потеряли 150 летчиков, техников и механиков, а раненых было до 400 человек.

Так на лаконичном языке сообщений телеграфных агентств звучала будущая легенда о героическом Кули- шене и его отряде.
В те дни кое-кто из зарубежных корреспондентов обращал внимание своих читателей на особые приметы воздушного почерка бесстрашных бомбардиров. Внезапность появления, молниеносность и коллективность действий, точность прицела и сила удара по целям.
Некоторые намекали даже, что это, пожалуй, ученики американских или английских летчиков, а может быть, даже сами учителя-инструкторы.
Телеграфное Агентство Советского Союза передало только сообщения иностранных агентств о действиях бомбардировщиков в Ханькоу. В числе прочей информации их ночью принял дежурный радист на аэродроме в Чэнду, и, если бы здесь присутствовали господа зарубежные журналисты, они многое могли бы прочитать по выражению его лица. В том числе и то, что, героически сражаясь за свободу дружественного народа, советские добровольцы не шумят ни о боевых делах, ни о подвигах своих.
Ранним утром записи радиста лежали на столе перед Кулишенко. Одна строка на листке была подчеркнута: «Внезапный налет на авиабазу Ханькоу дальних бомбардировщиков ».

Дважды перечитав сообщение, Кулишенко провел рукой по волосам и произнес:
— Вроде радиограмму домой послали.
Во взгляде Акимыча была добрая лукавинка.
А в это время за много тысяч километров от Китая жена Кулишенко искала на карте Ханькоу.
Получив свежую газету, Тамара Алексеевна теперь первым делом читала сообщения о военных действиях в Китае.
Она по-прежнему не знала подробностей, понимала, что их не может быть в письмах, но в последние дни газеты сообщали о действиях отряда тяжелых бомбардировщиков против самураев, и сердце подсказывало Тамаре, что это Григорий и его товарищи.
«Все самолеты благополучно возвратились на свою базу». Сколько раз перечитывала она сегодня эти слова, напечатанные в сводке!

[PMR]

КАК ДОЛГО НЕТ ПИСЕМ
Как далеко они от Родины...
Радиоголос Москвы слышен только ночью. Его улавливает высокая антенна, которую добровольцы соорудили на краю аэродрома, и самолетные рации поочередно принимают сводку новостей.
Все лето внимание'добровольцев было обращено к реке на монгольской границе, где японцы затеяли опасную провокацию. 15 сентября советско-монгольские войска завершили полный разгром самураев на Хал- хин-Голе, но в эфире еще звучат ‘ отзвуки этих событий.
Лишь на днях здесь, в Чэнду, они узнали об освобождении западных земель Украины и Белоруссии, а радио уже сообщает о первых шагах Советской власти, о крестьянских съездах и распределении недавних помещичьих земель...
Дежурный радист едва поспевает за диктором.
Раннее утро на аэродроме начинается с известий, которые ночью приняла рация. Добровольцы собираются на поле, прямо у самолета, и с крыла машины им сообщают, что за последние сутки произошло в мире.

...Генералы фашистской оси Берлин — Рим — Токио проводят штабное совещание.
...Германские подводные лодки потопили английский линкор «Ройял ОК» и повредили авианосец «Каренд- жес» и крейсер «Рупалс».
...Патриоты Франции — французские коммунисты предстали перед военным трибуналом.
...Из Лондона вывозят всех детей в возрасте от двух до пяти лет.

...Новое заявление японского мининдела Номура: национальная политика Японии неизменно будет направлена на разрешение китайских проблем.
На аэродроме в Чэнду добровольцы слушают очередную радиосводку, и каждый пытается охватить мыслью движение событий.
Подобно Акимычу, многие из летчиков не любят ни громких слов, ни напыщенных фраз. Но если взглянуть на свои труды и дни сквозь призму событий, происходящих в мире, то и отряд добровольцев, и их полевой аэродром представятся как один из плацдармов величайшего сражения — битвы передового человечества против варварского фашизма. И в этом убеждает каждое новое сообщение, которое приходит сюда из Москвы.
Они не только слышат голос Москвы — они ощущают ее дыхание. Как же ты далеко и как близко, Родина! Вот если бы еще каждый день знать, что дома, иметь частые вести от родных, близких! Здорова ли Инка? Как там Тома? Очень жаль, что он не взял их фотографии, снова промелькнуло в мыслях Акимыча. Давно нет писем из дому. Давно не приходил почтовый самолет.

[PMR]

Сегодня они говорили об этом с Федоровым. Есть товарищи, которые за все время ни разу весточки из дому не получили... Вон Алексеев — очень нервничает. Совсем похудел... О жене ни слуху ни духу. «Ты с ним, Акимыч, помягче»,— говорит комиссар: он знает, что капитан любит, ценит инженера эскадрильи, но бывает с ним весьма крут, а Николай Алексеевич тоже человек запальчивый.
Как стремителен полет самолета! И как же долго не летишь ты, почтовая машина!
Нужно ждать и надеяться. И вечером комэск вместе со своим другом Николаем Алексеевичем садятся за стол писать письма домой, хоть и он не имел ответа на свои последние послания.

«Добрый день, Тома!
Я уже тебе писал, что получил два твоих письма. Теперь уже с полмесяца не получаю.
Не знаю, или ты не пишешь или почта виновата.
Инка забыла про папу и перестала писать. Ты, Тома, скажи Инночке, что отец сердится, когда она не пишет.
Ну, довольно об этом.
Пиши, Тома, подробней о своей жизни.
Я живу хорошо. Хотя скоро зима, но о зимней квартире не беспокоюсь. А вот ты напиши, как одеты ты и дочка, как питаетесь. Приготовили ли квартиру к зиме?
Пиши, какие у вас новости. Как живут и чем дышат твои соратники. Передай привет соседям и товарищам.
Вот пока и все.
С приветом. Целую. Гриша.

Да. В одном письме я тебя просил, чтобы ты сфо-тографировалась с Инночкой и мне прислала карточку. Будь добра, сделай».
Прилет почтового самолета был событием большим и, к сожалению, не очень частым.
Все, кто только мог, бежали встречать его.
Быстро выгружены пачки газет, и вот, как самый драгоценный груз, передают небольшой мешок, туго набитый письмами.
Какое множество радостей и тревог, надежд и ожиданий, любви и огорчений,— в общем, всего, из чего соткана жизнь, заключено сейчас в этой брезентовой сумке! Она молниеносно пустеет.

[PMR]

Есть счастливцы, которым сразу приходит пять — семь писем. Начальнику связи Быстрову передали целую пачку конвертов. Он разложил их по числам и раздумывает: начать с последнего или, наоборот, с первого.
Все молча погрузились в чтение писем. Одни прислонились к самолетам, другие сели под крылом машин. Лица взволнованны, сосредоточенны. Вдруг кто-то не выдержал и вскрикнул:
— Слушайте, ребята... У меня сын... Третьего родился... Как раз в день нашего полета.
Люди, которые вчера так бесстрашно громили самураев в Ханькоу и завтра снова будут смотреть в лицо смерти, поздравляют товарища с новорожденным, читают письма и ведут простые житейские разговоры о женах, о детях, о том, готовы ли дома к зиме, и как проходит коклюш у Ванюши, и какие отметки в школе.
Во зремя прибытия почтового самолета Кулишенко не было на аэродроме: его вызвали для беседы к советнику. Вернулся он только под вечер и первым делом велел собрать летчиков и штурманов.
— Григорий Акимович, тебе два письма,— сказал
комиссар.
У Кулишенко заблестели глаза.
Торопливо вскрывая конверт, он спросил:
— Ты получил?
Федоров кивнул головой.
— Все благополучно?
— Благополучно...
— Алексееву было письмо? — продолжал Кулишенко, успев только прочитать начало письма жены.
— Ничего нет!
— Что такое? Не сталось ли чего с его Клавой?
Кулишенко пробежал глазами оба письма. В бараке уже собрались командиры. Предстоял новый серьезный вылет, и они долго сидели над картами.
Только поздно вечером он смог перечитать письма и, вырвав из ученической тетради два листка, отточив карандаш, сел писать ответ жене. Он очень спешил, потому что нужно было решить еще массу дел, а почтовый самолет уже готовился в обратный путь.
«Добрый день, дорогая моя Тома и дочурка Инка!
Сегодня я должен быть особенно ласковым, так как вы обе заслужили это. Сегодня я получил целых два письма.
Мне приятно, что Инночка хочет походить на взрослую, но у нее ничего не получается.
Придет время — все получится.
Ты говоришь, что она очень хочет в детсад. Я думаю отдавай ее. Быстрее будет развиваться. Но сама о воспитании тоже не забывай. Все свободное время отдавай воспитанию ребенка.

[PMR]

Тома! Ты спрашиваешь насчет поездки. Советую поехать к Ивану. На Украине теплее, чем на Волге.
В общем, смотри сама, куда лучше ехать.
Мы с тобой уговорились писать друг другу часто. У нас хорошо идет дело. А вот у Н. А. Алексеева не совсем хорошо. Клавдия как будто бы уехала на Сейму, и он уже писал много, а от нее не получал ни одного слова он не знает, в чем дело. Или она не пишет. Или не получила его писем. Или не туда их направляют. Прошу, разузнай, напиши ей и сообщи мне. Пусть Массаковская узнает на почтамте. Может, что-то там есть ненормальное. Или сообщи сама Клавдии. Пусть она пишет почаще.
За привет от Кости и Маруси я и Саша Романов очень благодарны.
Ивану Ивановичу мой большой привет и благодарность за внимание.
Что-то ты, Тома, о Кичиных молчишь. Или вы серчаете, или Коле и Жене некогда привет передать.
Вот пока и все.
Пиши побольше и чаще. Буду рад.
Желаю всего наилучшего.
Целую крепко-крепко.
Гриша».
Это письмо лежало в уже знакомой нам старой брезентовой сумке, среди многих других, написанных такой же торопливой рукой в условиях, не очень благоприятных для эпистолярного творчества.
Почтовый самолет возвращался на Родину... Сколько веры, мужества, бодрости, трогательной нежности и сколько тоски по близким людям было выражено в письмах, которые он вез теперь домой!

[PMR]

ДУЭЛЬ НА ЗЕМЛЕ И НАД ЗЕМЛЕЙ
Стояла ясная погода, а Кулишенко кружил в районе Чэнду и не мог обнаружить свой аэродром. Он сердился, был недоволен собой и в то же время очень радовался.
В то утро Кулишенко поднялся в воздух проверить, как аэродром замаскирован.
Если бы не радиосигналы, может быть, он бы еще долго ходил вокруг...
Разгром в Ханькоу был ударом по престижу японской авиации и лишил спесивых самураев покоя. Опомнившись, они днем и ночью искали базу тяжелых бомбардировщиков. Их действия не застали добровольцев врасплох.

Не только врагу, даже командиру добровольцев было не просто обнаружить базу с воздуха. Все машины покрашены под цвет местности, рассредоточены. Обычно о приближении вражеских самолетов в Чэнду знали своевременно, и аэродром ничем не выдавал себя.
Японцы установили, кто летает на тяжелых бомбардировщиках и где они базируются. Последовала серия налетов на Чэнду — прилетало по 70—80 вражеских самолетов.
Началась авиационная дуэль советских добровольцев с самураями.

Однако находчивость и выдумка советских авиаторов творили чудеса. В иные ночи вражеские эскадрильи подолгу ходили над аэродромом, ожидая, что добровольцы чем-нибудь себя демаскируют, и, не обнаружив никаких признаков, бомбили наугад. Между тем самолеты надежно спрятаны. Для безопасности слито горючее из баков и по специальным настилам машины
закатаны в болотистые места. Залетавшие случайные фугаски, уходя глубоко в мягкий грунт, теряли поражающую силу, и самолеты имели только вмятины от комьев земли.

[PMR]

Слышу в наушниках донесения своих самолетов, и уходит чувство одиночества,— такое ощущение, что ты сейчас вместе с боевыми экипажами.
Японцы, не обнаружив самолетов, в беспорядке сбрасывают бомбы.
Вдруг слышу оглушительный взрыв, а затем все замерло. Меня бросило куда-то в сторону. Очнувшись, ощупываю себя. Кажется, цел. Сильно болят голова и уши. Все окна выбиты, двери сорваны с петель. Радиостанция свалилась на пол. Кругом тишина. И от этой тишины мне страшно. Недаром говорят «жуткая тишина».
Первая мысль, которая пронзила сознание,— самолеты... Потеряна связь с экипажами, а боевые корабли ждут моих сигналов. Во что бы то ни стало наладить связь.
Не знаю, откуда взялись силы, но в одно мгновение я поднял на стол радиостанцию, которая весит пудов шесть.
Подключив источники питания, с замирающим сердцем жду сигналов самолетов. Шум в наушниках, который слышу, мне сейчас важнее всех звуков в мире. Нетвердой рукой нажимаю на ключ. Вызываю флагманский самолет. И вот уже отвечает Ваня Антонов. От радости просто заплясал у рации.
Все идет нормально.

И вдруг в самый решающий момент, после того как самолеты вышли на цель, связь прерывается.
Чем дольше ее нет, тем больше волнуешься, и всякие тяжелые мысли лезут в голову.
Но вот вступил в работу по радио заместитель ведущего.
Что же с Иваном Антоновым?

Оказывается, вот что.

Полная готовность, цель видна, и все должны бомбить по ведущему. Флагштурман Дегтяренко нанимает на рычаги открытия бомболюков, а они не открываются. Примерзли. Такие случаи уже бывали. Тогда радист пробирался к бомболюкам и ногой толкал в створку. Но здесь высота 7 тысяч метров!

Штурман говорит в трубку:
— Ваня, дорогой, действуй, только, голубчик, осторожно— не выпади из люков и быстренько на место.

[PMR]

Самолеты ждут сигнала, и Антонов полным вдохом набирает кислород, срывает маску и быстро добирается до люков.
Толчок ногой — бомболюки открылись. Больше радист ничего не помнит. Теряя сознание, он инстинктивно дополз до своего сиденья и упал лицом прямо на кислородную маску».

Отряд Кули-шена оставался неуловимым. Вражеская авиация призвала на помощь многоопытную японскую разведку.
Тут мы смело можем отослать читателя к какому- нибудь детективному произведению, тем более что самураи действительно широко применили весь арсенал коварных методов.

Они забрасывали на базу Чэнду шпионов, но китайские коммунисты, кули и рабочие предупреждали добровольцев об опасных людях.
Японская разведка не,.раз нанимала банды хунхузов для нападения на советских летчиков, похищения командиров, но добровольцы были бдительны. Китайские друзья неусыпно охраняли базу.

Японцы пытались действовать даже через женщин, которых постоянно подсылали к летчикам, но у добровольцев строгие принципы и нравы.
Не помогли самураям ни шпионы, ни предатели- чанкайшисты, ни банды хунхузов, ни наемные женщины.
Окруженные народной любовью, «Воздушные тигры» были непобедимы.

[PMR]

«ВОЗДУШНЫЕ ТИГРЫ»
— Ошень карашо, товариша Галин!
Когда Кулишенко впервые услыхал, как старик китаец назвал его Га-лином, он решил, что это просто обмолвка.
Но вот он слышит эту фамилию во второй и в третий раз. Акимыч думает: не имеет ли это какое-то отношение к советским добровольцам — героям прошлогодних воздушных боев за Ухань?

Летчики Кулишенко гордились доблестью своих товарищей, и то, что им теперь выпало разбить Ханькоу — главную уханьскую авиабазу самураев, приобретало особый символический смысл.

Однако необычное обращение, в самом деле связанное с традициями добровольцев, имело, оказывается, еще более далекие корни...
Это было почти пятнадцать лет назад, во время первой гражданской революционной войны в Китае, когда трудовой народ во главе со своим великим президентом Сунь Ят-сеном поднялся против клики милитаристских генералов, продававших родину империалистам.
В кантонскую национально-революционную армию тогда вступили три волонтера-летчика. Они стали участниками знаменитого Северного похода, в частности всех решающих боев за трехградье Ухань.

Бесстрашные и смелые люди, эти трое превратили маленькие «этажерки», на которых летали, в грозное оружие и наводили страх и ужас на войска предателя генерала У Пей-фу.

[PMR]

Обычно перед самым боем они появлялись над позициями противника, летали низко-низко, чуть ли не над головами вражеских войск, и сбрасывали бомбы, вели пулеметный огонь. Даже бронепоезд, который они втроем атаковали, не выдержав десятиминутного сражения, отступил.
Акимыч слушал рассказ об этом одного китайского товарища, которого Ли особенно старательно переводил, и в памяти капитана вдруг возник Яготин двадцать шестого года и маленькая комнатушка комсомольской ячейки, где такие же, как он, заводские ребята, едва справляясь с трудными географическими названиями, думали о судьбах .революции в далеком Китае, принимали их близко к сердцу. Но мог ли он - догадаться, что уже тогда три советских летчика свершали в небе над Уханем чудеса героизма, сражаясь за свободу Китая.

Теперь он знал их фамилии — Сергеев, Костюченко, Кривцов. В Китае их всех именовали Га-линами.
Это имя, оказывается, стало нарицательным. Под этим именем в 1924 году на юге Китая в народно-революционной армии появился легендарный молодой генерал.
Искренний друг Советской страны — китайский президент много слыхал о сыне ярославского крестьянина Василии Блюхере, которого пролетарская революция сделала выдающимся полководцем, героем боев за Уфу, Каховку, Перекоп, Волочаевку.

И революционное правительство пригласило Блюхера вместе с группой помощников в Китай.
Генерал Га-лин помог китайским друзьям в организации революционной армии, был живой душой всех важнейших операций. Он не только участвовал в разработке плана победоносного Северного похода, но и сам водил войска.