[PMR]

ДОБРОВОЛЬЦЫ

Апрельским полднем 1938 г. перед наркомом Литвиновым сидел посол Японии — немолодой, худощавый мужчина, строгий и подтянутый.

Лицо господина Сигемицу было спокойно, жесты сдержанны, слова точны, а голос звучал глухо. Все это должно было придать еще большую силу заявлению посла по поводу продажи Китаю самолетов и появлению там советских летчиков-добровольцев.

Советский нарком — невысокий, полный и подвижный— слушал, поблескивая стеклами пенсне и не пряча несколько иронического выражения лица.

Посол не любил этого взгляда, как ненавидел и весь облик советского наркоминдела. Однако поневоле ему давно пришлось признать, что большевистский комиссар— опытный и образованный дипломат.

Посол уже не раз имел возможность убедиться в силе его ума, железной логики и острого, как бритва, слова.

Литвинов, вопреки ожиданиям Сигемицу, вовсе не стал отрицать, что в Китае есть советские летчики-добровольцы.

Ирония занимала не последнее место в арсенале его дипломатического мастерства, и Максим Максимович спросил:

Господин Сигемицу, но почему такое волнение? Ведь, по уверению ваших властей, Япония вовсе не воюет с Китаем. Там нет войны.

В тот день, когда посол пришел к Литвинову, 54 японских самолета появились над Янцзы и стали бомбить трехградье Ухань. На сеи раз им пришлось встретиться не только с китаискими, но и советскими истребителями. Добровольцы героически сражались, и сбили 21 японский самолет.

[PMR]

А в это время за много тысяч километров от Янцзы, аэродроме, где находилась эскадрилья Кулишенко, шло собрание.

Летчики клеймили позором самураев и выражали свой гневный протест по поводу варварских бомбардировок мирных китайских городов и селений.

Им не были известны подробности воздушного боя над Уханем. Они только знали, что несколько товарищей, с которыми когда-то учились в авиашколе, получили разрешение отправиться добровольцами в Китай.

Кулишенко, выступая, признался, что и он с друзьями хотел попасть в Испанию, но туда были отправлены только истребители. А вот нужны ли сейчас защитникам Китая дальние бомбардиры?

Два года он рвался в Испанию.

Теперь в сумке у Кулишенко лежит карта Китая. Продавец книжного магазина уже приметил этого высокого, курчавого, с густыми бровями капитана, который спрашивал книги о Китае. Последнее время, когда у комэска бывал свободный час, он доставал с полки том, где описана дальняя китайская страна, и раскладывал перед собой карту. А в полевую тетрадь он занес такие слова: «Очень хорошо знаю карту Китая... Как только мои ноги смогут двигаться, я поеду в Китай. Николай Островский».

Командир и комиссар знали свою эскадрилью, знали, о чем думают люди. В планшетах у товарищей они замечали то карту, то книгу о Китае.

На собрании Кулишенко сказал:

— Если Китаю потребуются бомбардиры, я готов.

Речи ораторов были короткими.

— Я тоже готов,— объявил штурман эскадрильи Семен Дегтяренко.

— Прошу записать в добровольцы,— заявил командир звена Иван Массаковский.

— И меня запишите,— сказал командир другого звена Александр Романов.

Когда возвращались с аэродрома, Кулишенко с Федоровым прикинули: оказывается, что записалась почти вся эскадрилья.

[PMR]

А в это время за много тысяч километров от Янцзы, аэродроме, где находилась эскадрилья Кулишенко, шло собрание.

Летчики клеймили позором самураев и выражали свой гневный протест по поводу варварских бомбардировок мирных китайских городов и селений.

Им не были известны подробности воздушного боя над Уханем. Они только знали, что несколько товарищей, с которыми когда-то учились в авиашколе, получили разрешение отправиться добровольцами в Китай.

Кулишенко, выступая, признался, что и он с друзьями хотел попасть в Испанию, но туда были отправлены только истребители. А вот нужны ли сейчас защитникам Китая дальние бомбардиры?

Два года он рвался в Испанию.

Теперь в сумке у Кулишенко лежит карта Китая. Продавец книжного магазина уже приметил этого высокого, курчавого, с густыми бровями капитана, который спрашивал книги о Китае. Последнее время, когда у комэска бывал свободный час, он доставал с полки том, где описана дальняя китайская страна, и раскладывал перед собой карту. А в полевую тетрадь он занес такие слова: «Очень хорошо знаю карту Китая... Как только мои ноги смогут двигаться, я поеду в Китай. Николай Островский».

Командир и комиссар знали свою эскадрилью, знали, о чем думают люди. В планшетах у товарищей они замечали то карту, то книгу о Китае.

На собрании Кулишенко сказал:

— Если Китаю потребуются бомбардиры, я готов.

Речи ораторов были короткими.

— Я тоже готов,— объявил штурман эскадрильи Семен Дегтяренко.

— Прошу записать в добровольцы,— заявил командир звена Иван Массаковский.

— И меня запишите,— сказал командир другого звена Александр Романов.

Когда возвращались с аэродрома, Кулишенко с Федоровым прикинули: оказывается, что записалась почти вся эскадрилья.

[PMR]

Должно быть, потому, что Акимыч находился под свежим и сильным впечатлением недавнего собрания, память вдруг добыла ему из своих недр воспоминание, которое возникло перед ним по прямой и понятной ассоциации.

Черепинский пастушок вспомнил, как однажды, в гражданскую войну, их село защищала необычная красноармейская часть. Там были китайцы и еще много людей, разговаривавших на непонятном ему языке.

Потом, спустя годы, Григорий узнает, что это был интернациональный батальон. Недалеко от Черепина он вел трудный и неравный бой с петлюровцами. Интернационалистам пришлось отступить.

Командир приказал двум китайцам — пулеметчикам прикрывать отход части.

Они вели огонь из хаты на пригорке. Враги окружили их и кричали:

— Ходя, сдавайся!

Оба были тяжело ранены, но дрались до последнего патрона.

Петлюровцы вели их на расстрел через село, по всем улицам.

Спрятавшись за тыном, Гриша испуганным и сочувствующим взглядом провожал китайских красноармейцев. Ему было одиннадцать лет, но он уже хорошо знал, что мир, люди разделены на красных и белых. Черноволосые, щуплые и худощавые китайцы-пулеметчики были красными.

Во всех хатах притихшего Черепина шепотом рассказывали, что, когда есаул скомандовал: «Огонь»,

оба китайца закричали:

— Да здравствует Совет!

И Акимычу, ехавшему с аэродрома и размышлявшему о событиях дня, вдруг показалось, что он слышит их голоса.

[PMR]

Должно быть, потому, что Акимыч находился под свежим и сильным впечатлением недавнего собрания, память вдруг добыла ему из своих недр воспоминание, которое возникло перед ним по прямой и понятной ассоциации.

Черепинский пастушок вспомнил, как однажды, в гражданскую войну, их село защищала необычная красноармейская часть. Там были китайцы и еще много людей, разговаривавших на непонятном ему языке.

Потом, спустя годы, Григорий узнает, что это был интернациональный батальон. Недалеко от Черепина он вел трудный и неравный бой с петлюровцами. Интернационалистам пришлось отступить.

Командир приказал двум китайцам — пулеметчикам прикрывать отход части.

Они вели огонь из хаты на пригорке. Враги окружили их и кричали:

— Ходя, сдавайся!

Оба были тяжело ранены, но дрались до последнего патрона.

Петлюровцы вели их на расстрел через село, по всем улицам.

Спрятавшись за тыном, Гриша испуганным и сочувствующим взглядом провожал китайских красноармейцев. Ему было одиннадцать лет, но он уже хорошо знал, что мир, люди разделены на красных и белых. Черноволосые, щуплые и худощавые китайцы-пулеметчики были красными.

Во всех хатах притихшего Черепина шепотом рассказывали, что, когда есаул скомандовал: «Огонь»,

оба китайца закричали:

— Да здравствует Совет!

И Акимычу, ехавшему с аэродрома и размышлявшему о событиях дня, вдруг показалось, что он слышит их голоса.

[PMR]

ОТПУСК ОТМЕНЯЕТСЯ

Летчики ждут ответа.

Эскадрилья Кулишенко отправляется в очередные полеты. Идет будничная и одновременно большая, напряженная работа.

А в мире в ту весну происходят тревожные события.

Резко ухудшилось положение республиканской Испании. Враг вступил в Каталонию.
В Китае самураи готовят новое наступление — на

Кантон, на Ухань.

Гитлер привел в движение чудовищную военную машину, захватил Австрию.

Чем тревожнее на земле, тем сильнее сжимают летчики штурвал.

Григорий Акимович с нетерпением ждет вызова к начальству, куда послано их письмо.

И вдруг, совершенно неожиданно, получает приказ об очередном отпуске.

Давно он не видел братьев. Всем им выпали нелегкие жизненные дороги, и всех Родина вывела в люди.

Доживи до этих дней боец Октября Аким Кулишенко, как бы он радовался, глядя на своих сынов —

коммунистов.

[PMR]

ОТПУСК ОТМЕНЯЕТСЯ

Летчики ждут ответа.

Эскадрилья Кулишенко отправляется в очередные полеты. Идет будничная и одновременно большая, напряженная работа.

А в мире в ту весну происходят тревожные события.

Резко ухудшилось положение республиканской Испании. Враг вступил в Каталонию.
В Китае самураи готовят новое наступление — на

Кантон, на Ухань.

Гитлер привел в движение чудовищную военную машину, захватил Австрию.

Чем тревожнее на земле, тем сильнее сжимают летчики штурвал.

Григорий Акимович с нетерпением ждет вызова к начальству, куда послано их письмо.

И вдруг, совершенно неожиданно, получает приказ об очередном отпуске.

Давно он не видел братьев. Всем им выпали нелегкие жизненные дороги, и всех Родина вывела в люди.

Доживи до этих дней боец Октября Аким Кулишенко, как бы он радовался, глядя на своих сынов —

коммунистов.

[PMR]

Старший, Андрей, директорствует в МТС, Иван — механиком, а Василий и Яков, так же как Григорий,— командиры Красной Армии.

Последние годы все так выходило, что не удавалось собраться. Хорошо бы теперь съехаться всем вместе. Он приедет с Томой и Инкой.

Знакомые часто говорят Тамаре Алексеевне:

— Какой же ваш Акимыч хороший семьянин! Григорий рос сиротой, жил один, и, может быть, еще

и поэтому ему особенно дорога семья.

Ему давно хотелось показать жене родные места и самому посмотреть, как теперь выглядят Черепин, бывшая Гнилица, Яготин, Корсунь, Киев, Днепр.

Раз дают отпуск, надо ехать.

Кулишенко срочно вызывает жену: она с дочкой гостила на Волге, под Горьким, и очень обрадовалась телеграмме мужа.

Посланы телеграммы всем братьям, куплены в военторге подарки и новые чемоданы.

Завтра утром Тома и Инна должны приехать, и они втроем отправятся в Киев.

И вот это завтра.

Тамара Алексеевна выходит из вагона.

— Где же наш папа?

Она тревожно смотрит по сторонам.

Вместо Григория их встречает сосед по квартире.

— Что случилось?

— Все в порядке, Тамара Алексеевна. Срочная командировка.

- Куда? Надолго?

Она не задала эти вопросы. Ведь она уже пятый год замужем за военным летчиком.

Вместе с летчиком Шевченко и еще несколькими товарищами КуЛишенко улетел в Приморье.

На рассвете июльского дня японцы начали наступление в районе озера Хасан, имея дальний прицел на Владивосток. Они завязали бои, чтобы огнем проверить крепость советских дальневосточных границ.

Летчикам-бомбардировщикам тут предстояло много боевых дел.

Кулишенко уже видел себя в небе над сопками, где залегли самураи. А ему приказали отправиться на один из приморских аэродромов. И сюда на инструктаж к Акимычу прибывали летчики. Он летал с ними, передавал свой опыт вождения нового скоростного бомбардировщика, приемы боевого применения машины.

Это были уже видавшие виды пилоты, но, прощаясь со своим инструктором, они искренне признавались, что многое переняли у него. Они улетали в бой.

Советские самолеты наносили массированные бомбовые удары по самураям, окопавшимся на высотах Заозерная, Безымянная, и расчищали дорогу пехоте, танкам.

Комэск Кулишенко просился в бой. Но приказ есть приказ. Акимыч понимал, что ему выпала работа, которая, может быть, не бросается в глаза и не на виду, но очень важна и тяжела.

Именно такие слова после окончания боевых действий на Хасане скажет ему командующий, вручая правительственную награду.

Возвращение домой было и радостным (по случаю одержанной победы) и очень грустным: на Хасане Акимыч потерял близкого товарища — летчика Шевченко и вез его семье маленький чемоданчик, казавшийся ему очень тяжелым,— там были документы, фотографии, ордена, шлем и гимнастерка друга, погибшего в бою.

[PMR]

Старший, Андрей, директорствует в МТС, Иван — механиком, а Василий и Яков, так же как Григорий,— командиры Красной Армии.

Последние годы все так выходило, что не удавалось собраться. Хорошо бы теперь съехаться всем вместе. Он приедет с Томой и Инкой.

Знакомые часто говорят Тамаре Алексеевне:

— Какой же ваш Акимыч хороший семьянин! Григорий рос сиротой, жил один, и, может быть, еще

и поэтому ему особенно дорога семья.

Ему давно хотелось показать жене родные места и самому посмотреть, как теперь выглядят Черепин, бывшая Гнилица, Яготин, Корсунь, Киев, Днепр.

Раз дают отпуск, надо ехать.

Кулишенко срочно вызывает жену: она с дочкой гостила на Волге, под Горьким, и очень обрадовалась телеграмме мужа.

Посланы телеграммы всем братьям, куплены в военторге подарки и новые чемоданы.

Завтра утром Тома и Инна должны приехать, и они втроем отправятся в Киев.

И вот это завтра.

Тамара Алексеевна выходит из вагона.

— Где же наш папа?

Она тревожно смотрит по сторонам.

Вместо Григория их встречает сосед по квартире.

— Что случилось?

— Все в порядке, Тамара Алексеевна. Срочная командировка.

- Куда? Надолго?

Она не задала эти вопросы. Ведь она уже пятый год замужем за военным летчиком.

Вместе с летчиком Шевченко и еще несколькими товарищами КуЛишенко улетел в Приморье.

На рассвете июльского дня японцы начали наступление в районе озера Хасан, имея дальний прицел на Владивосток. Они завязали бои, чтобы огнем проверить крепость советских дальневосточных границ.

Летчикам-бомбардировщикам тут предстояло много боевых дел.

Кулишенко уже видел себя в небе над сопками, где залегли самураи. А ему приказали отправиться на один из приморских аэродромов. И сюда на инструктаж к Акимычу прибывали летчики. Он летал с ними, передавал свой опыт вождения нового скоростного бомбардировщика, приемы боевого применения машины.

Это были уже видавшие виды пилоты, но, прощаясь со своим инструктором, они искренне признавались, что многое переняли у него. Они улетали в бой.

Советские самолеты наносили массированные бомбовые удары по самураям, окопавшимся на высотах Заозерная, Безымянная, и расчищали дорогу пехоте, танкам.

Комэск Кулишенко просился в бой. Но приказ есть приказ. Акимыч понимал, что ему выпала работа, которая, может быть, не бросается в глаза и не на виду, но очень важна и тяжела.

Именно такие слова после окончания боевых действий на Хасане скажет ему командующий, вручая правительственную награду.

Возвращение домой было и радостным (по случаю одержанной победы) и очень грустным: на Хасане Акимыч потерял близкого товарища — летчика Шевченко и вез его семье маленький чемоданчик, казавшийся ему очень тяжелым,— там были документы, фотографии, ордена, шлем и гимнастерка друга, погибшего в бою.

[PMR]

РАЗМЫШЛЕНИЯ НА КРАСНОЙ ПЛОЩАДИ

Припомнитесь, годы!

Какой ты была, весна далекого 1939 года?

По свидетельству метеорологов, ранней, солнечной, с теплыми дождями и грозами.

Гремели раскаты весеннего грома.

А над миром вставали зловещие тени.

Немецкие фашисты захватили Чехословакию.

В первых числах марта взят и Мадрид. Тридцать месяцев он стоял как неприступная антифашистская крепость. Вместе с Мадридом пала республика, залитая кровью испанцев и бойцов-интернационалистов.

А в Китае... Самураи затевали новые провокации.

Взбешенные неудачей на Хасане, генералы микадо разрабатывали план новой операции. На этот раз из оккупированной Маньчжурии.

На их картах берег реки Халхин-Гол уже расчерчен стрелами, как плацдарм для захвата советского Дальнего Востока. Но будет так, как гласит народная поговорка: «Видит око, да зуб неймет».

Первого мая в Москве состоялся большой военный парад. Иностранные атташе и дипломаты, стоявшие на трибунах, мобилизовали всю свою оптику и напрягали зрение.

Самолеты с красными звездами, казалось, закрыли все небо над Красной площадью.

Машина за машиной пролетали эскадрильи новых бомбардировщиков.

Наблюдая быстрый и строгий полет стальных птиц, не один участник парада думал о тех, кто ведет эти гигантские воздушные корабли.

В тот Первомай поздним вечером из ворот Кремля вышел высокий, лет тридцати, мужчина в пилотке, едва прикрывавшей непокорные волосы, и гимнастерке со шпалой в петлице.

Он неторопливо пересекал Красную площадь. И по тому, как насуплены его густые брови, и по выражению его лица — доброго и в то же время сурового и задумчивого, можно было понять, что его сейчас волнуют важные мысли.

Возможно, под впечатлением торжественного приема в Кремле вспомнил он свое трудное детство в Черепине и совхозного мастера из конармейцев, опекавшего его первые, юные годы.

А может быть, в ту минуту на Красной площади бывший комсомольский секретарь яготинской ячейки мысленным взором охватил свой путь в авиацию.

Может быть!,

Шесть лет, как он кончил училище, и вот уже давно командует эскадрильей. Теперь она вышла на первое место в части. Сегодня он вел ее над Красной площадью.

Однако не воспоминания занимали комэска, возвращавшегося из Кремля.

В кремлевском зале командир соединения похвалил его за мастерство.

Кулишенко, как всегда чуть картавя, ответил:

— Надеюсь, эскадрилья хорошо покажет себя не только на параде, айв бою.

В это время к ним подошел командующий.

Молодцы, отличились на параде,— сказал он, здороваясь с Кулишенко.— А почему такая печаль на лице?!

Был подходящий момент завести разговор о рапорте, который давно подан. Летчики эскадрильи просили отправить их добровольцами.

— Спасибо,— сказал командующий, крепко пожимая комэску руку.— Мы получили такие заявления от многих летчиков. Они не положены в долгий ящик,— с улыбкой добавил он.

[PMR]

ПОЧТОВЫЙ ЯЩИК

В субботу летчики эскадрильи с женами, детьми отправились на Клязьму. Сели в два автобуса и поехали купаться.

Давно стало традицией в свободный день вместе отдыхать в лесу, на речке.

Эскадрилья жила одной семьей. Так ее воспитывали комэск Кулишенко и комиссар Федоров.

В бригаде говорили, что, пожалуй, трудно подобрать пару, которая сработалась бы лучше, чем Кулишенко и Федоров.

— Вот где лад!
Но это был не только лад и не только общий язык.

У этих двух очень разных по характеру, темпераменту и даже привычкам людей было много общего в главном — во взглядах на жизнь, в отношении к делу.

Оба страстно ненавидели беспринципность, трусость, подхалимаж.

Федоров, культурный и чуткий комиссар, отлично дополнял Акимыча — отважного летчика и командира.

И когда, бывало, добрый, но горячий и прямолинейный Кулишенко вспылит или заупрямится, Федоров, искренне любивший Акимыча, сумеет спокойно и тонко все уладить, ни в чем не уступив принципам.

Из автобусов, которые в тот июньский день ехали на Клязьму, неслась песня.

Кулишенко и Федоров сидели рядом и просматривали свежий номер «Правды».

Федоров ткнул пальцем в заметку, рассказывавшую, что итальянские фашисты запретили книгу о Пушкине, потому что поэт — «африканского происхождения». Акимыч зло чертыхнулся.

Рядом на полосе, в сводке военных действий в Китае, было сообщение о налетах японской авиации. Оба пробежали его глазами и понимающе переглянулись.

Автобусы уже подходили к реке, когда наперерез им выскочили два мотоциклиста: командующий срочно вызывает всех летчиков и штурманов эскадрильи. -

Никто не произнес ни слова. Жены вопросов не задавали. Шоферы развернулись... Увеличили скорость. Обратно тоже ехали с песней. Только женщины притихли и погрустнели.

Спустя несколько часов машины летчиков эскадрильи, возвращавшихся из штаба, с трудом пробйра- ' лись по многолюдной шумной улице. В ту июньскую ночь выпускники-десятиклассники прощались со школой. Ребята махали летчикам вслед и над улицей плыла песня:

Все выше, и выше, и выше Стремим мы полет наших птиц.

А на аэродроме, далеко за городом, шли последние приготовления. И вот 12 кораблей, доверенных командиру авиагруппы добровольцев Григорию Кулишенко, уже готовы к полету.

[PMR]

ПОЧТОВЫЙ ЯЩИК

В субботу летчики эскадрильи с женами, детьми отправились на Клязьму. Сели в два автобуса и поехали купаться.

Давно стало традицией в свободный день вместе отдыхать в лесу, на речке.

Эскадрилья жила одной семьей. Так ее воспитывали комэск Кулишенко и комиссар Федоров.

В бригаде говорили, что, пожалуй, трудно подобрать пару, которая сработалась бы лучше, чем Кулишенко и Федоров.

— Вот где лад!
Но это был не только лад и не только общий язык.

У этих двух очень разных по характеру, темпераменту и даже привычкам людей было много общего в главном — во взглядах на жизнь, в отношении к делу.

Оба страстно ненавидели беспринципность, трусость, подхалимаж.

Федоров, культурный и чуткий комиссар, отлично дополнял Акимыча — отважного летчика и командира.

И когда, бывало, добрый, но горячий и прямолинейный Кулишенко вспылит или заупрямится, Федоров, искренне любивший Акимыча, сумеет спокойно и тонко все уладить, ни в чем не уступив принципам.

Из автобусов, которые в тот июньский день ехали на Клязьму, неслась песня.

Кулишенко и Федоров сидели рядом и просматривали свежий номер «Правды».

Федоров ткнул пальцем в заметку, рассказывавшую, что итальянские фашисты запретили книгу о Пушкине, потому что поэт — «африканского происхождения». Акимыч зло чертыхнулся.

Рядом на полосе, в сводке военных действий в Китае, было сообщение о налетах японской авиации. Оба пробежали его глазами и понимающе переглянулись.

Автобусы уже подходили к реке, когда наперерез им выскочили два мотоциклиста: командующий срочно вызывает всех летчиков и штурманов эскадрильи. -

Никто не произнес ни слова. Жены вопросов не задавали. Шоферы развернулись... Увеличили скорость. Обратно тоже ехали с песней. Только женщины притихли и погрустнели.

Спустя несколько часов машины летчиков эскадрильи, возвращавшихся из штаба, с трудом пробйра- ' лись по многолюдной шумной улице. В ту июньскую ночь выпускники-десятиклассники прощались со школой. Ребята махали летчикам вслед и над улицей плыла песня:

Все выше, и выше, и выше Стремим мы полет наших птиц.

А на аэродроме, далеко за городом, шли последние приготовления. И вот 12 кораблей, доверенных командиру авиагруппы добровольцев Григорию Кулишенко, уже готовы к полету.

[PMR]

Григорий Акимович заехал домой переодеться. Тамара собрала ему самые необходимые вещи.
Когда Григорий облачился в косоворотку и костюм, они оба улыбнулись. Тамара редко видела его в штатском. В рубашке и пиджаке он напомнил ей прежнего секретаря гнилицкой партячейки, каким она видела его на фотографии. Только какой же он стал за эти годы красивый и статный!
Инна спала безмятежным крепким сном трехлетнего ребенка. Мать хотела разбудить ее.
— Не надо, пусть спит.— Григорий перевел рычажок будильника, поставленного на три часа.
Он несколько раз подходил к кроватке дочери, поправлял простыню. И, склонившись над кроваткой, глядя на раскрасневшуюся, растрепавшуюся во сне Инку, отец и мать попрощались.
На комоде стояла их оемейная фотография. Кулишенко протянул было руку, чтоб взять ее, и под удивленным взглядом Томы опустил.
Улетая, он никогда не брал с собой карточку жены, дочери. Это была у него не то причуда, не то примета.
И Тамара не хотела, чтобы он нарушил свой обычай.
— Не будем искушать судьбу,— пошутила она.
Они обнялись.
— Прощай,— сказал Григорий.
— До свидания,— сказала она и заставила себя удержать слезы.
Она проводила его к машине, в которой комиссар уже ждал Кулишенко.
Была светлая теплая ночь.
Тамара Алексеевна долго стояла на балконе.
Они жили близко от аэродрома, и с балкона было хорошо видно, как в воздух взлетел первый самолет.
Она знала: это Гриша.
За ним поднялась вся эскадрилья.
Бомбардировщики легли на курс. Они уходили на восток.
Куда?
Как долго его не будет?
Самолеты давно скрылись из виду, а она все еще стояла на балконе. И еще на нескольких балконах молча стояли жены.
Все связанное с отлетом добровольцев составляло тайну.
Григорий мог сказать ей немногое: он улетает далеко и не на одну неделю. Это его долг. Он давно об этом просил.
И все.
Остальное ей подсказывало сердце. За пять лет замужества она хорошо разобралась в характере своего мужа.
Кое о чем она догадывалась. Но точно она знала только одно: его адрес — почтовый ящик.

[PMR]

У ПОДНОЖЬЯ ТИБЕТСКИХ ГОР
Самолеты сели на диком аэродроме. Вокруг безводная засоленная земля, и только иногда мелькнет чахлый, серый кустарник.
Пока авиагруппа Кулишенко (которую от родных мест уже отделяли 8 тысяч километров) продолжает трудный перелет через пустыню Гоби, совершим небольшое путешествие в прошлое. Сейчас нас интересует Китай лета 1939 года.
Шел двадцать пятый месяц войны с японскими оккупантами. Вся тяжесть ее легла на фронт народных вооруженных сил, который возглавили коммунисты. С захватчиками сражаются части молодой китайской Красной армии (они превращены в 8-ю народно-революционную армию), народное ополчение и партизаны, бесстрашно действующие в тылу у самураев.
А гоминдановские войска, сдав японцам важнейшие города Центрального и Восточного Китая, занйма'ют более чем «спокойную» оборону. На гоминдановском фронте тишина.
Все основательнее возникает опасение, что правящая гоминдановская верхушка пошла на создание единого антияпонского фронта лишь для маскировки, а народная война против самураев вовсе не входит в ее замыслы.
Америка поставляет японцам четыре пятых военных материалов, нужных для боев в Китае. Монополии США, Англии, Франции хотят руками самураев разгромить революционные силы Китая. А как это соответствует чаяниям главарей гоминдана! Они ищут пути не для сотрудничества с коммунистами, а для сговора с японскими генералами.
Пока это происходит под покровом глубокой тайны. Клика Чан Кай-ши еще не решилась открыто капитулировать перед' японцами и, выжидая удобного момента, еще играет в «пассивную войну». Но для нее враг номер один не самураи, а коммунисты.
Успехи китайских революционных сил, готовящихся к контрнаступлению, тревожат гоминдановских генералов больше,, нежели то, что японцы взяли Пекин, Шанхай, Нанкин, Кантон, Ухань...
И еще они обеспокоены тем, как популярна в народе советская помощь сражающемуся Китаю.
Особую любовь заслужили бесстрашные летчики- добровольцы. Прошлый тридцать восьмой год вместе с китайскими товарищами они отважно дрались в небе над древними столицами Китая, над Тайванем, над Голубой рекой и над Южно-Китайским морем. С воздуха наносили сильные удары по позициям японцев, их артиллерийским батареям, транспортам и тылам.
Будь это только в воле гоминдановских генералов, они, конечно, не пустили бы новый отряд советских добровольцев, которые летят на мощных бамбардиров- щиках дальнего действия.
Но в Китае тридцать девятого года есть силы посерьезней, чем гоминдановцы, чанкайшисты.

[PMR]

Почтовый адрес эскадрильи добровольцев: Москва, Центральный почтамт. А прилетела она в город Чэнду,' на западе Китая.
Из окна комнаты, где поместился командир авиагруппы, виден кусок неба, такого же голубого, как на его родине, и старый ветвистый дуб, такой же, как его собратья в краях, где родился Кулишенко.
Но отсюда, от Чэнду, рукой подать до сказочного Тибета. Дорога ведет прямо на Крышу мира, в тибетскую столицу Лхасу. А грузовые джонки, оттолкнувшись от камней пристани, быстро доплывают до великой Янцзы, течения которой хватает на целых 5 тысяч километров, чтобы оправдать название — Длинная река.
Тибет и Янцзы!
Первые ассоциации, которые оба эти названия вызвали у комэска, связаны с яготинским рабфаковцем и комсомольским секретарем.
Глубокой ночью при свете керосинки сидел он над учебником географии, над физической картой и воспаленными, покрасневшими глазами путешествовал по самым высоким китайским горам, по самой длинной китайской реке.
Так вот, товарищ рабфаковец, куда привела тебя жизненная дорога!
Чэнду называют маленьким Пекином. Древний город, окруженный толстой десятикилометровой стеной, поражает неповторимым колоритом, в котором тесно переплелись седая старина и день настоящий.
Дворцы, пагоды и нищие фанзы!
Острый глаз летчика-добровольца, поспешившего на помощь китайскому народу, видит памятники прекрасного искусства многих поколений китайских мастеров, строителей, зодчих и замечает, сколько горя под крышами нищих жилищ, на городских улицах, где, как и столетие назад, рикши должны бегать быстрее лошадей.
Когда Кулишенко впервые увидел запряженных в коляски полуголых, босых людей в широкополых шляпах, с платками на шее, в нем заговорил и возмутился бывший батрак, потомок крепостной семьи, которую захмелевший помещик из Корсуни обменял на бочку заморского вина.
Кулишенко и его товарищи даже не могут себе представить, как бы это они сели в коляску рикши. И это еще не укладывается в представлении переводчика Ли,- хорошего и честного парня, прикрепленного^ к командиру авиагруппы.
Ли разное слыхал о советских добровольцах, но столкнулся с ними впервые, и он хочет не только понять, а проникнуться духом этих отважных людей.
В сопровождении переводчика Ли Кулишенко отправляется к советнику.

[PMR]

Едва выехав из ворот Чэнду, он видит, сколько горя в окрестных деревнях, на тростниковых, рисовых плантациях, где все напоминает тысячелетнее прошлое.
И эти древние колеса, которые нужно руками заставить гнать воду на рисовые поля.
И эта пахота. Целым^г семьями впрягаются и '11 "||И чтобы поднять клочок краснозема. Кажется, не тюп.И люди, но даже сама эта фиолетово-красного отти|И земля плачет кровавыми слезами.
Стоят жаркие летние дни, в садах буреют цитру! сы, быстро поспевает рис, который землеробу пнтгм весь придется отдать в уплату за воду и орошении Сын украинского бедняка всматривается в лица кий тайских тружеников и читает по ним, как в открытой книге жизни.
Нападение самураев и оккупация вписали и ну» книгу трагические страницы.
Дорога пролегла через всю провинцию Сычуань, чем дальше Кулишенко едет, тем больше открывают! ему тяжелые картины: сожженные японцами селения! разбитые кварталы тесных городов и толпы беженцем на дорогах. Они бредут, одетые в рубища или полупи лые, а многих прикрывает только солома. Опираясь нм длинные палки, идут изможденные старухи и старики! Ведут за руки насмерть перепуганных детей. Несут нм плечах мешки, котомки — жалкие остатки домашней), скарба. А если чудом в хозяйстве уцелел ослик, он пн щит на себе поклажу или двух-трех ребятишек, оСнчч силенных дальней дорогой.
Малоразговорчивый, Кулишенко за всю дорогу проч изнес не много слов. Но Ли заметил: серьезное лицо летчика приняло еще более суровое выражение, нм хмурились густые брови и задумчиво печальны глаза, Ли не только понял, а просто почувствовал, как запали в душу советского командира эти впечатлении и как волнуют его беды и горе китайцев.
По представлению Ли, летчик, который, бросим вызов небесам, пилотирует большой воздушный корабль,— человек необыкновенный. Тем более комши дир авиационного отряда.
Иные из американских, английских пилотов, которых Ли довелось наблюдать, были вовсе не прочь вы глядеть в глазах обыкновенных смертных полубогами, А командир советских добровольцев скромен и прост. Ли улавливает в его облике что-то от кресты I и - ского сына. Чем больше он всматривается в лицо Кулишенко, тем больше ему кажется, что он находит у советского летчика китайские черты. Глаза у него том у большинства китайцев. Он высокий, , что ж, китайцы из Шаньдуня тоже росыычие.
и командира советских добровольцев Ку- .11 и как бы подчеркивает его сходство с 1МИ мужчинами, мм ему явно нравится.

[PMR]

КУЛИ И КУЛИ-ШЕН
носит над аэродромом тучи пыли, и она легко
- -киозь марлю, заменяющую стекла в окнах где собрались командиры авиагруппы Кули-
е Акимычем сидят комиссар Федоров и
и эскадрильи Дегтяренко.
Чнрни, как всегда, подтянут, сосредоточен. Его умное и красивое лицо озабоченно. Однако сей- |иси Яковлевича тревожат не комиссарские, а «некие заботы. В этом деле он тоже весьма си- может заменить штурмана экипажа.

Если срыть курган по соседству с аэродромом, можно намного расширить летное поле й из галькьГнасы- пать полосу в полтора километра.
Гоминдановские чиновники безнадежно машут руками.
Работа предстоит, конечно, огромная. Но добровольцы уже успели убедиться, что китайские труженики готовы для них даже горы перевернуть.
И вот с аэродрома потянулась бесконечная вереница людей с корзинами на коромыслах, мешками, тачками.
Кули! Еще со времен комсомольского секретарства в этом слове для Кулишенко было что-то близкое, родное не только по звучанию.
7 тысяч кули из Чэнду, окрестных деревень роют курган, за 3 километра носят землю, тащат на себе гальку, по 200 человек впрягаются в каток, чтобы утрамбовать летное поле.
Они работают от ранней зари и до глубокой ночи. Они спешат. Они знают, чьи это самолеты, готовые к бою, стоят в разных концах поля, как бы призывая всех действовать.
Каждый стремится хотя бы прикоснуться к гигантской птице, которая на крыльях понесет отмщение самураям.
У самолетов происходят трогательные встречи. Землекопы жмут летчикам руки, обнимают, и чувства, которые они хотят выразить, понятны без слов.
Едва завидев командира советских летчиков, землекопы окружают его и долго не отпускают. С ним можно говорить не только жестами, а и через переводчика. По тому, как Кулишенко держит себя, как просто разговаривает, по смущению, с которым реагирует на восторженные взгляды кули, Ли еще больше утверж-дается в мысли, что советский командир такой же крестьянин, как эти кули, рикши, землеробы. И, идя рядом 6 ним по аэродрому, Ли думает о Советской стране, которая так высоко поднимает человека.
Их провожают гурьбой. В руках у многих папиросы, которыми летчики угостили землекопов. Но никто не зажег огонь, никто не стал Курить. Кулишенко, видевший, с какой радостью люди принимали этот маленький знак внимания, удивлен.
Почему не закуривают? Из предосторожности? Но кругом чистое поле. Из уважения к добровольцам?
— Это секрет,— отвёчает Ли.
«В самом деле?» — думает Кулишенко, замечая, как все землекопы, словно сговорившись, прячут папиросы в свои коробочки и мешочки.
— Секрет простой,— говорит Ли командиру летчиков, который заинтригован.— Во-первых, надо папиросу показать всей деревне: явное доказательство, что ты действительно 'видел советских летчиков. Во-вторых, угостить близких, друзей, чтобы на долю многих досталось по затяжке...
Кулишенко улыбнулся.
«У него улыбка ребенка,— думал Ли.— Человек с такой улыбкой не может быть плохим».

[PMR]

ПОДВИГИ РОЖДАЮТСЯ В БУДНЯХ
Утром звонят:
— Попросите первого.
Дежурный отвечает:
— Улетел.
В полдень спрашивают:
— Где Кулишенко?
Отвечают:
— В воздухе.
Во второй половине дня на аэродром приезжает офицер:
— Можно видеть командира группы?
— Еще не прилетел.
Эскадрилья уже много часов в полете, и все время __ под крыльями самолетов горы и горы. Одни только горы. Вот почему так озабочены флагман Кулишенко и штурман Дегтяренко. Не потерять воздушную ориентировку! Да и видимость очень плохая.
Высокие горы, которыми отгородилась лежащая в котловине провинция Сычуань, и крутые склоны с вечнозелеными лесами, поливными землями закрыты дымкой.
Преодолев горы, Кулишенко ведет эскадрилью над Сычуаньской равниной. Самолеты возвращаются на базу. Чем выше поднимаются машины, тем лучше видимость.
к доске, чтобы чертежом, рисунком выразить свою мысль.
Но не у доски, а на летном поле и в воздухе идут главные занятия.
Курсанты, многие из которых уже летали с Кулишенко, понимают, что их учителю по душе не тесная аудитория, а воздушный простор. Это его стихия.
Кое-кто из учеников Кулишенко знавал иностранных летчиков-инструкторов. Были среди них задиравшие нос и всем своим видом как бы подчеркивавшие, на каких недосягаемых для китайцев высотах летного мастерства они находятся. Но даже лучшие из зарубежных инструкторов больше демонстрировали собственную удаль и хотели привить ученикам лихость в воздухе.
Как это не похоже на Кули-шена и его товарищей! У этих никакой позы. Внешне выглядят просто, держатся просто, не рисуются. Серьезный летный народ!
— Лихо летать — плохая привычка. Народу нужна не твоя воздушная удаль, а высокое летное и боевое искусство,— говорит Кулишенко.
Он стремится передать своим китайским ученикам мастерство, боевое умение советских летчиков и работает с ними, не зная устали.
Комэск отправляется в очередной учебный полет с курсантами. Все разъяснено, начерчено на доске в аудитории, на листках бумаги. Но перед самым полетом Кулишенко, присев на корточки, еще что-то объясняет, рисуя палочкой на песке.
Переводчик Ли — ему тоже приходится много работать — удивляется: сколько же силы и энергии у этого Кули-шена, «богатыря с лицом ребенка», как говорит Ли.
После полетов и занятий комэск готов еще затеять игру в волейбол. Здесь же, на поле, недалеко от самолетов, быстро вешают сетку. Команда добровольцев соревнуется с китайскими пилотами, и Акимыч, отправляясь на угол, решает, какой бы это неожиданной подачей завоевать очко.
Темнеет.

[PMR]

Давно пора ехать в город на отдых. Но завтра на рассвете — полеты, и все остаются ночевать на аэродроме.
Вечера уже прохладные, но жаровни, в которых накалился уголь, обогревают нехитрые бараки.
Тускло светит керосинка, и перед тем, как лечь спать, Кулишенко, впервые за этот долгий день, садится к столу, рядом с инженером эскадрильи, чтобы написать несколько строк домой.
Потом, расстелив походную кровать, укладывается
на ночь.
На рассвете, обходя летное поле, Акимыч издалека замечает высокую, статную фигуру комиссара. Федоров работает на самолете. Во втором звене заболел механик, и комиссар, надев комбинезон, с вечера заменил его: ведь он владеет всеми авиационными специальностями.
Не слезая с крыла самолета, комиссар разговаривает с Акимычем, который собирается в полет.
— Будем брать семь тысяч.
— Ни пуха, ни пера.
А у Кулишенко вдруг мелькнуло воспоминание о том, как дома перед высотными полетами они с комиссаром обычно собирали жен и просили их следить за режимом сна, питания и отдыха летчиков, штурманов.
«Это было в мирное время,— думает Кулишенко.— Оно кончилось, и, кажется, надолго».

ПИСЬМО, НАПИСАННОЕ НАКАНУНЕ ВЕЧЕРОМ
«Добрый день, Тамара Алексеевна и милая дочь Инна Григорьевна!
Сейчас удобное время для меня и Николая Алексеевича Алексеева. Мы сидим за столом — пишем письма... Пишем,— значит, настроение прекрасное.
Без тебя уже три раза смотрел кинокартину «Волга- Волга» и четыре раза «Человек в футляре». По этим кинокартинам можем составить конспект на память.
Живу хорошо. Состояние здоровья хорошее!
Интересуюсь деталями твоей жизни и дочки.
Тома, от моего имени {как подарок), пока лето и есть возможность, купи дочке пальто и валенки, а то придет зима и будет поздно.
Меня интересует: были письма от братьев или нет?
Как живут соседи? Григорьевым привет от меня. Кичиным передай привет.
Вот примерно и все. Пиши часто. Желаю всего хорошего.
Может быть, кто-нибудь обижает,— так напиши.
Целую. Гриша. Адрес старый: Москва, Главный почтамт.