[PMR]

Генерал стал любимцем трудового Китая, а имя Га-лина — символом интернационализма. Га-линами в Китае именовали советских людей. Три отважных летчика, прибывших вместе с Блюхером, тоже получили это имя. И для некоторых китайцев старшего поколения Кулишенко и его летчики по традиции тоже были Га-линами.
Но чаще всего их называли «Воздушными тиграми». Популярность в народе грозных мстителей самураям была такой огромной, что гоминдановцы просто боялись убрать добровольцев.

Боевые полеты, аэродром и короткий сон — вот из чего состояли сутки командира авиагруппы Кулишенко и всех добровольцев.
В городе, где им были отведены квартиры, летчики бывали- мало, и каждое их появление на улицах Чэнду вызывало огромный интерес, становилось целым событием.
Это бесило чанкайшистов.

А трудовые люди стремились обязательно увидеть добровольцев, чем-то выразить им свои симпатии.
Даже многие гоминдановские солдаты, завидев советского летчика и улучив удобный момент, тихо произносили как приветствие: «Рус карашо», «Совет — хао».
Командир «Воздушных тигров», высокий, большой, черноволосый и черноглазый, стоял на улице древнего Чэнду окруженный толпой, в которой затерялся переводчик товарищ Ли. Но все было ясно и без перевода, все написано на лицах тружеников-кули, побросавших свои коляски, и этих простых женщин в платках, повязанных как у украинских крестьянок, и этих ребятишек в сдвинутых на макушки кепчонках, делающих их чем-то похожими на московских или киевских мальчишек. Они восторженно глядели на него, у многих женщин блестели слезы радости.

— Рус карашо! Совет карашо!
Простой и скромный человек, Кулишенко в такие минуты краснел, терялся и в самом деле выглядел богатырем с лицом ребенка, как говорил о нем переводчик Ли.
К нему со всех сторон протягивали руки. Незнакомые люди звали в гости, и, если у капитана было время, он со своим переводчиком заходил в скромное жилище китайского труженика.

Тотчас на столе появлялись китайские блюда, и го-степриимные хозяева не признавали никаких отказов.
Ли учил Кулишенко, омущавшегося, как ребенок, есть палочками. В первое время большие сильные руки летчика никак не могли справиться с маленькими палочками, и оба заразительно смеялись. Теперь он владел ими весьма сносно. И Ли находил в его облике, в его карих, чуть раскосых глазах еще большее сходство с шаньдунскими мужчинами.

Ли так привязался и привык к Кулишенко, что ему уже казалось, будто они знакомы давным-давно, всю жизнь. И, когда китайцы слушали, как командир и Ли вдвоем поют знаменитую «Катюшу», у них тоже было такое впечатление. Без «Катюши» теперь не обходилась ни одна встреча.
Еще когда отряд Кулишенко только прибыл в Чэнду и 7 тысяч кули, крестьян, рабочих строили аэродром, на поле не раз возникали стихийные концерты. Китайцы пели полюбившуюся добровольцам песню «Китай никогда не пЬгибнет». А летчики, штурманы, техники^ механики, взобравшись на крыло самолета, запевали «Катюшу», которая долетела до берегов Янцзы, опере-жая самые быстроходные самолеты.
Теперь эту песню знал весь Чэнду.

[PMR]

Из записей Ивана Быстрова
«Нас пригласили на концерт китайских артистов. Предприимчивый хозяин клуба распространил весть, что будут советские добровольцы, и в зале полно. Каждый старается увидеть русских.
Когда окончилось первое отделение, публика вдруг стала что-то выкрикивать и дружно скандировать: «Рус, рус, рус...»
Вдруг переводчик говорит, что нас очень просят выступить.
Вот так да! Какие ж мы артисты. Знаем родные песни, которые напевали дома, на аэродроме или даже в полете. Как быть? Сергей Яковлевич говорит: придется петь. Не капитулировать же нам.

Переводчик сообщил, что русские будут выступать после концерта артистов.

Вышли мы на сцену — человек пятьдесят. С полчаса нам аплодировали только за то, что мы советские люди и помогаем китайцам сражаться с самураями. Поем «По долинам и по взгорьям», еще несколько песен... и в зале бурная овация. Но когда мы спели «Катюшу», зал просто загремел. Только и слышно «браво», «бис». Пришлось повторять...»

Где бы в Чэнду ни появлялась потом группа советских добровольцев — в кино, клубе, на улице, на площади,— их просили спеть песни и обязательно... «Катюшу». %
Это имя стало как бы паролем, чтобы выразить искреннюю симпатию героическим добровольцам.
Свои быстроходные надежные машины ДБ-3 летчики называли «Дашами». У китайских пилотов это звучало как «Таша». А люди называли эти машины, которые несли на своих мощных крыльях грозный ответ самураям, нежным русским именем «Катюша».

Кули, китайские крестьяне, рабочие, показывая глазами на небо, говорили: «Катюша», «Катюша» — и поднимали вверх палец. Кулишенко радостно смеялся. Он никогда не думал, что этот жест большим пальцем имеет такое широкое международное распространение.

Здесь, на улице китайского города, одетый в простой пиджак и белую рубашку без галстука, командир бесстрашных «Воздушных тигров» выглядел совсем мирным человеком. Скосив глаза, на Акимыча грозно посматривал полосатый матерчатый тигр. Уличный продавец не случайно просил советского летчика принять от него именно эту игрушку. И еще он купил в подарок дочке очень смешного дракона с метлой. Вот обрадуется девчонка!
Глядя на китайских ребятишек, которые были в окружавшей его толпе, Акимыч думал о своей курносой Инке. Она, наверное, пошла в детский сад.

[PMR]

ЕГО ПОСЛЕДНИЙ БОЙ...
С вечера был очередной налет самураев. А на рассвете рация дежурного самолета, как всегда, принимала последние известия.
Потом Москва передавала стихи Лермонтова. Было 14 октября 1939 года. Завтра 125 лет со дня рождения великого поэта. В эфире звучал голос чтеца:
А он, мятежный, просит бури,
Как будто в бурях есть покой.

Радист знал поэзию. Лермонтов — один из любимых его поэтов. Но нужно кончать прием. Через час боевой вылет.
Японцы уверены, что после их налетов вряд ли что осталось от «Воздушных тигров». А дважды уже погребенная в штабных реляциях эскадрилья Кулишенко снова отправляется на Ханькоу.

Флагман и одиннадцать ведомых. Они летят по новой трассе, высоко-высоко над рисовыми полями, плантациями тростника, над горами и лесами, где кипарисы и сосны вечно зелены.

Вот уже видны гранитные равнины близ Ханькоу, а за ними сама цель — авиабаза.
И на этот раз неожиданно вынырнули из поднебесья, и на стоянки японских самолетов посыпались фугаски, зажигательные бомбы. Зарево взвилось над аэродромом.
Все шло хорошо. Но стал отставать от строя самолет в звене Романова. Командир экипажа Лавренко докладывает: «Осколки зенитных снарядов повредили машину. Будем тянуть!»

[PMR]

Но тут появились вражеские истребители.
Звено Романова, прикрывая поврежденный самолет, ведет бой с восемью истребителями.
Японцы атакуют Лавренко. Пулемет задрался стволами вверх: значит, убит стрелок-радист Федосеев.
Гневом клокочут сердца товарищей. Удалось полоснуть по истребителю, который пытался с разворотом выйти из атаки. Самурай мгновенно вспыхивает и падает вниз. Горит еще один истребитель. Японцы не выдерживают атак и, уходя из боя, стремятся еще настигнуть подбитую машину Лавренко. Бомбардировщик загорелся. Летчик Лавренко, штурман Лукин выбросились на парашютах. Самураи стреляют по ним из пулеметов.

Совершенно взбешенные новым налетом на Ханькоу: они считали его уже немыслимым, японские генералы подняли в воздух особый резерв штаба авиации.
Три вражеских эскадрильи перехватили отряд добровольцев уже у линии фронта. Но самураев вовремя обнаружили.
Одиннадцать против двадцати шести!

Кулишенко собрал машины в плотный сомкнутый строй, почти крылом к крылу. До японцев метров четыреста. Огонь всех самолетов направлен на самые опасные истребители, которые впереди.
Флагман добровольцев атаковал ведущего и расстрелял его.

Кулишенко по радио отдавал команды экипажам, которые бесстрашно прикрывали друг друга и вели сосредоточенный огонь.
Еще два истребителя падают вниз. Но и у флагмана поврежден один мотор, а сам Кулишенко ранен в грудь и левое плечо. В пылу воздушного сражения он не заметил этого, не чувствовал боли, продолжал вести самолет.

Строй бомбардировщиков оставался нерушимо сомкнутым, и неравный поединок с двадцатью шестью истребителями отряд выиграл: японцы не решились преследовать его и повернули.
Эскадрилья находилась уже на полпути между Ханькоу и Чэнду.
Из раны на плече текла кровь, струи воздуха в кабине Кулишенко подхватывали ее, разбрасывая по приборной доске. И все-таки он надеялся дотянуть самолет до базы. И только крикнул в переговорное устройство:
— Живы, хлопцы?
— Живы..
Из последних сил сжимая штурвал, Кулишенко дал форсированный газ. Он совершенно точно ощущал перегрузку единственного мотора, который работал.
Выдержит ли мотор? А сам он выдержит.
Кругом леса и горы, а самолет неумолимо идет на снижение. Все машины, сбавив газ, следовали вверху, к(' упуская флагмана из виду.
Силы оставляли Кулишенко, но голова была ясной. «Надо спасти экипаж». Он велел Антонову и Дегтяренко прыгать с парашютом.
— Только вместе.— Штурман и радист отказывались оставить его.

[PMR]

Впервые за все эти месяцы оба услыхали:
— Я приказываю... приказываю,— яростно кричал Кулишенко.
Теперь отчетливее, чем когда-либо, Кулишенко представлял себе карту этих мест и жил одной мыслью. Еще несколько десятков километров, и он может посадить машину на воды Янцзы.

Наконец показались крыши. Он знал: это город Ваньсян.
Машина покачнулась, готовая упасть на городские кварталы. Рука отказывалась подчиняться, но сверхче-ловеческим. усилием он повернул штурвал, залитый кровью.
Еще секунда, и он увидит гористый берег и широкую реку.
Спланировав, Кулишенко почувствовал, как машина коснулась воды, и услышал сильный рев моторов над Янцзы.
У него еще хватило сил выбраться из кабины, и последнее, что дошло до его угасающего сознания, была родная эскадрилья, боевые друзья, которые на бреющем полете продолжали кружить над его головой.

На пристани в это время было много народу. Высыпали сотни обитателей сампанов, которым лодки служат жилищем.
Люди на берегу понимали, что произошло. Потом их глазам предстал богатырь в кожанке и унтах, который, обливаясь кровью, выползал на плоскость самолета. . Они догадывались, кто он, и многие бросились на помощь. Дорогу им преградили гоминдановские офицеры. Угрожая пистолетами, они приказали лодочникам, уже столкнувшим в воду джонки, вернуться.

Плач стоял над берегом, и вместе с женщинами рыдали кули, лодочники, рыбаки. 

Две джонки под пулями прорвались на середину реки, и ваньсянские матросы Сюй и Ян подобрали летчика, но, когда привезли его на берег, Кулишенко был уже мертв.
А на пристани свирепствовали гоминдановцы. Многих ваньсянцев побили за симпатию к советским добровольцам. Матросов Сюй и Яна прямо с берега потащили в тюрьму.
Верные люди сумели спрятать тело летчика. Они захоронили Кули-шена на высокой горе. Тейбхэй.

[PMR]

...И ЕГО ПОСЛЕДНИЕ ПИСЬМА
А домой продолжают приходить его письма.
Простые, трогательные и заботливые, каким он был сам.
«Тома!
Письмо я написал вчера. Но отослать его нельзя было, так как была ночь. Сегодня получил от тебя письмо и был ему очень рад, решил написать добавление.
Рад, что ты и Инка здоровы.
Хорошо, что у вас дела идут хорошо и никто не обижает.
Рад, что ты довольна пальто.
Обязательно пригласи Васю к нам — пусть он погостит у тебя, а потом мы приедем к нему.
Насчет курсов и Инночки. Я одобряю. Поступай. Только польза будет.
Обязательно поезжай на с/х выставку.
От Саши Романова привет тебе и Косте с Марусей.
Вот пока и все.
Целую. Гриша».

И еще:
«Здравствуй, Тома!
Недавно отправил тебе письмо. Сегодня и писать нечего. Но решил черкнуть два слова. Прошло еще три дня. За эти дни никаких изменений нет. Я жив, здоров и чувствую себя хорошо.
Все.
Крепко-крепко целую.
Гриша».
Был октябрь тридцать девятого года, и в семье Ку- енко день начинался с ожидания этих писем, с ей, которые приносят газеты, радио.
15 октября Тамара Алексеевна увидела в «Правде» формацию об очередном налете китайской авиации а Ханькоу.
«...Бомбардировкой уничтожено много японских са- юлетов, не успевших подняться в воздух. На японских оенных складах вспыхнул большой пожар, продолжавшийся в течение трех часов...
Навстречу китайским самолетам вылетели японские истребители. В ожесточенном воздушном сражении сбиты три японских истребителя...»
Через несколько дней в «Правде» новое сообщение:
«По дополнительным сведениям, со слов очевидца, стало известно, что китайская авиация во время налета на Ханькоу 14 октября уничтожила, по меньшей мере, 36 японских самолетов...»

«Скорее бы только получить письма за эти числа»,—- думала Тамара Алексеевна, многое читая между строк скупых газетных информаций.
Обычно письма были в пути не меньше трех недель.

Как медленно тянутся дни без вестей от Григория, холодные и дождливые дни осени.
Наконец долгожданное письмо. Оно помечено 10 октября, а почтовый штемпель за 16 октября. У Тамары Алексеевны немного отлегло от сердца.

«Добрый день, Тома!
Письмо от тебя получил. Благодарю.
Пишешь, что уже холодновато.
Скоро годовщина Великой Октябрьской революции. Я прошу тебя от моего имени — купи дочке какой- нибудь подарочек и обязательно скажи, что папа прислал. А я тебе подарок пришлю уже после годовщины.
Живу я хорошо. Здоровье хорошее. Обеспечен всем. Обо мне не беспокойся.
Привет всей квартире от А. П. Романова.
От меня тоже. Ивану Ивановичу, Кичину, Ратни- кову, Тихонову, этим всем привет.
Вот пока и все. Пиши.
Целую. Гриша.
10.10—39 г.

[PMR]

Да, ты хотела со мной посмотреть с/х выставку. К сожалению, она уже закрылась в этом году.
Тома, я тебя просил узнать, почему нет писем Алексееву. Ты не беспокойся; уже получает».
Может быть, и Григорий скоро получит снимки, которые она выслала, с облегчением подумала Тамара Алексеевна.
В фотографии была большая очередь, но старичок мастер сердцем почувствовал, как нужны эти снимки, и сделал заказ за два дня.
В брезентовой сумке почтового самолета, который летит в Чэнду, лежит письмо с фотографиями молодой женщины и трехлетней девочки с косичками, адресованное Григорию Акимовичу Кулишенко.

А адресата уже не было в живых.
Идут недели. Писем нет и нет.

И вот утро декабрьского дня. Кто-то робко стучит в дверь.
На пороге близкий друг Григория — инженер эскадрильи Алексеев. Он в кожанке, шлеме, Арямо с аэродрома. И в руках у него небольшой чемоданчик Кулишенко, к которому привязаны игрушечный тигр и дракон с метлой.

Алексеев хочет сказать: «Мужайся, Тома», но, встретившись взглядом с женой друга, молчит, потому что как солдат и как человек он знает: иногда молчание сильнее и крепче самых искренних, участливых слов.

[PMR]

ОБЕЛИСК НАД ГОЛУБОЙ РЕКОЙ
От боевых друзей мужа Тамара Алексеевна знала, что ее Григорий погиб как герой. Подробностей они не рассказывали. А все больше сами расспрашивали о здоровье, о дочке.
Потом война с фашистами разбросала его друзей в разные стороны.
Шло время. Суровое. Трудное.
Мать растила дочку.

С той ночи, когда, улетая в Китай, Кулишенко последний раз склонился над кроваткой Инны, прошло много лет.
В год победы китайской революции Инна уже была старшеклассницей. И то, что она в школе читала до-
Клады о Китае, а дома по карте отмечала продвижение народно-освободительной армии, было так обычно, что п<> могло никого удивить или натолкнуть друзей на расспросы.
Каждое утро, куда б Инна ни собиралась — в школу, м институт, на завод,— с фотографии на стене отец провожал ее добрым взглядом больших, красивых и немного печальных глаз.
Она часто думала: «Есть герои, имена которых у всех на устах. Но облик героического советского времени создан мужеством не единиц, не десятков, а сотен тысяч людей». И она гордилась отцом. Такие, как он, должно быть, совершали подвиги так же просто, как делали свою обыденную, ежедневную работу.

[PMR]

Она много думала о людях его поколения.
У отца было четверо братьев. Все коммунисты. И в трудных классовых битвах века, и в сражении с фашизмом, за свободу и счастье людей все пятеро были на передовой.
С фронта вернулся только старший — дядя Андрей; вернулся тяжело раненный, без руки.
Нет! Традиции отцов — это не просто высокие слова, старые фотографии и пачки последних писем торопливой рукой, карандашом написанных между боевыми вылетами.
Это — оружие сердца, и это — великая сила!
Несколько лет тому назад жители города Ваньсяна прислали письмо в СССР. В нем рассказывалось о подвигах советских добровольцев, о легендарном Кули- шене, закончившем свой боевой путь в небе над Вань- сяном.
Г1 Каждый год, 14 октября, люди пробирались высоко в горы на могилу Кулишенко. Здесь давали клятву уходившие в бой молодые воины народно-освободительной' армии и принимали торжественное обещание китайские пионеры.
Уже в мирные дни прах Кулишенко перенесли в городской парк на берег реки, чтобы отважному летчику было слышно, как катит воды обновленная Янцзы, потому что герои живут, не умирая.

В 1958 году ваньсянцы поставили на могиле Кулишенко мавзолей. Кто-то подал мысль: у погибшего героя, наверное, была семья, дети. Решили разыскать их.
«...Если вы живы,— писали они,— то знайте, что ваш Григорий похоронен в нашем городе. Он наш национальный герой».
Случилось так, что письмо пришло именно в те дни, когда Инна Кулишенко от китайских конструкторов, с которыми работала на заводе, услыхала песню о своем отце.

А затем последовало много писем китайских товарищей, рассказывавших жене и дочери героя, как они чтят его.
И вот уже Тамара Алексеевна и Инна на борту китайского парохода. Он везет их в Ваньсян.
Они плывут вниз по Янцзы, над которой столько раз проносился в своей быстроходной машине Григорий Акимович. Их попутчиками оказалась группа советских журналистов.

Была ночь, но никто не спал. Над Голубой рекой гореЛи крупные звезды. И один из журналистов записал в свой блокнот:
«Такие жизни, как жизнь и судьба Кулишенко,— это звезды, которые светят людям на дорогах большой истории».
Начавшись с Кулишенко, ночной разговор журналистов совсем не случайно перешел на тему о том, как вершится история и кто ее творит.
Сколько раз, и даже в наши дни, история зло смеялась над иными «вершителями», пытавшимися быть с ней накоротке. Она захлопнула свои страницы перед многими торопившимися попасть на них.

А командир отряда добровольцев, чье имя действительно стало достоянием истории, делал свое дело, не задумываясь даже над тем, занесут ли его в летопись части. Он творил историю, заботясь о большом, о главном и отбрасывая все мелкое и маленькое.
В эти часы на борту парохода, спускавшегося по Янцзы, Тамара Алексеевна и Инна тоже многое передумали. Они думали и о том, что Имя Кулишенко уже давно принадлежит не только им. Но разве это может остановить слезы вдовы и дочери героя? И когда на рассвете подплывали к Ваньсяну, первое, что они увидели сквозь слезы, был высокий памятник из гранита, окру-женный магнолиями.
Весь Ваньсян встречал двух советских женщин. I А впереди шли старые матросы Сюй и Ян, которые отсидели много месяцев в чанкайшистской тюрьме за то, что в октябрьский полдень 1939 года бросились на помощь тяжело раненному Кули-шену.

Потом от пристани многотысячная процессия двинулась к памятнику Кулишенко, и это была такая волнующая демонстрация, что, не зная китайского языка, жена и дочь героя даже без перевода понимали обращенные к ним слова:
— Вечно будут жить в народе подвиги великого, интернационалиста Кулишенко, чье имя ваньсянцы написали на камне этого памятника.
Оно высечено и на мавзолее советских добровольцев в Ухане. В память о том, что за свободу Китая в 1938—1939 годах геройски сражались советские летчики, которые разгромили многие эскадрильи самураев и уничтожили до тысячи японских самолетов, в уханьском парке «Освобождение» поставлен обелиск, а в мраморную стену замурованы урны с прахом погибших пилотов.
' И в Ухане, и в Ваньсяне, и в Ланьчжоу, и еще во многих местах есть на китайской земле могилы совет- ^ ских людей, которые в грозный час по зову сердца при- 4 шли на помощь братьям, сражавшимся за правое дело.
* * *

[PMR]

Мы начали наш рассказ с легенды о соколе Кули- шене" Он вечно парит в небесной выси над великой Янцзы.
По словам другой легенды, Голубая река, приближаясь к Ваньсяну, сама начинает рассказ о Кули-шене, в котором все правда.
Кроме легенд в Китае есть много стихов и песен о героических советских добровольцах.
В одной из них говорится, что река может высохнуть, камень превратиться в пыль, но кровь, пролитая в битвах за свободу дружественного народа, никогда не забывается.
Тельман Исаак Григорьевич.

КУЛИ-ШЕН, ИЛИ НЕВЫДУМАННАЯ ЛЕГЕНДА.
М., Политиздат,
1964.