[PMR]

ОТ АВТОРА

Дела и подвиги советских летчиков-доброволь-цев, в 1938—1939 годах сражавшихся. за свободу китайского народа, против японских самураев, еще ждут своих историков.

Автор настоящего очерка сделал лишь попытку развернуть перед читателем одну яркую страницу этой славной эпопеи — поведать о сыне Советской Украины Г. А. Кулишенко, ставшем национальным героем китайского народа.

Искреннюю благодарность автор выражает семье Кулишенко, его однополчанам — генералу С. Федорову, офицерам Л. Быстрову, С. Гусеву, А. Плащенко' и всем товарищам, помогавшим в поисках материалов для этой книги, которую он посвящает светлой памяти Григория Акимовича Кулишенко.




ОБЪЯСНЕНИЕ С ЧИТАТЕЛЕМ
Читатель, как и слушатель, не очень любит цитаты

И все-таки начну с цитат.

Первая — из недавно выпущенной многотомной «Истории Великой Отечественной войны»:

«Имя... Григория Кулишенко, отдавшего свою жизнь борьбе за дело китайского народа, стало легендарным» (том I, стр. 124).

К сожалению, подобными упоминаниями до последнего времени чуть ли не исчерпывались все следы этого героя в литературе.

Теперь я хочу напомнить слова Юлиуса Фучика:

«Не забудьте!.. Терпеливо собирайте свидетельства о тех, кто пал за себя и за вас... Помните, не было безымянных. героев».

Вот почему этот очерк не мог не быть написанным.

[PMR]

ПЕСНЯ О КУЛИ-ШЕНЕ

В прошлом это была тайна, а теперь славное имя этого человека перешло границы многих стран, воспето в песнях, стало легендой. Её нам рассказал китайский инженер Дэн.

В дни японской оккупации самураи превратили город Ханькоу в авиабазу, с которой летали бомбить беззащитные китайские города и села.

Генералы микадо были уверены, что с воздуха им ничто не угрожает: аэродромы противника за линией фронта разбиты, а бомбардировщиков дальнего действия у китайцев нет.

И вдруг в небе над Ханькоу вместе со своими друзьями появился полковник Кули-шен — могучий сокол на боевой машине с красной звездой.

В этой легенде все 'правда. И пожалуй, только одно преувеличение: она произвела Кули-шена сразу в полковники, а он носил только одну шпалу в голубых петлицах. И имя сокола, для удобства произношения, китайская легенда переделала по-своему.

Однако сначала расскажем один из последних Эпизодов этой интересной, героической и романтической истории.

Молодой инженер Инна Григорьевна работала на Станкостроительном заводе имени Орджоникидзе. Вместе с ней узлы нового станка проектировали китайские студенты, обучавшиеся в советских вузах. Наши и китайские конструкторы сообща трудились, вместе отдыхали, были очень дружны.

Однажды после спектакля, который смотрели всем коллективом конструкторского бюро, шли по набережной реки и пели любимые песни. «Катюшу» и «Москву— Пекин» пели одновременно на двух языках. Потом Чжан запел китайскую песню.

Инна слушала, запоминая мелодию.

В институте среди китайских студентов у нее было много друзей. Инну давно занижало все связанное с Китаем. На это были свои причины, но о них она никогда никому не говорила не только из чувства скромности.

Новая песня, которую подхватили товарищи Чжана, звучала бодро и в то же время как-то грустно, печально и торжественно. Хоть Инна не знала, о чем поют друзья, и только уловила несколько раз повторявшиеся слова «Кули-шен», чем-то эта песня взволновала ее.

— Чжан, о чем песня?

— О советском командире, который сражался и погиб за свободу Китая. Его фамилия Кули-шен...

У Инны дрогнуло сердце. В тот вечер она ни о чем больше не спросила Чжана: не решилась. И не спала ночь.

А на следующее утро, оторвав от старого чертежа длинную полоску, Чжан на обороте синьки писал перевод этой песни:
Г. грудное время, когда на Китай напали япон-I кис захватчики, великий советский брат прислал на помощь своих соколов. И в нашем небе, сражаясь за машу свободу, погиб их командир...»

Вольный перевод дался нелегко. Наконец, дописав последнюю фразу: «Сын СССР — наш народный герой», Чжан сказал:

— Эту песню знает весь Китай. Она на первой странице наших букварей.

Потом, вспомнив, что пропустил название, Чжан аккуратным некрупным почерком написал: «Песня о Кули-шене».

И тут вдруг ему явилась мысль, которая не приходила никому в голову только потому, что все привыкли к другому звучанию фамилии Кулишенко.

— Слушай, Инна...

Да, это была песня об ее отце..

[PMR]

СУДЬБА БАТРАЧОНКА

Инне казалось, что она хорошо помнит отца. Стоит только напрячь память, прикрыть веки, и перед ее мысленным взором встает богатырь. Высокий, плечистый, с копной темных курчавых волос, с добродушным крупным лицом и добрым выражением острых, мгновенно все замечающих глаз. Он серьезен, сдержан в разговоре, движениях и всегда сосредоточен, задумчив.

Но это был" образ, созданный по рассказам матери, воспоминаниям друзей отца, по его фотографиям, с которыми Инна никогда не расставалась.

Она знала, что отцу выпала нелегкая жизнь. Детства у него вовсе не было: подпасок у дьяка, потом батрачонок у сельских кулаков. Гриша был жаден к грамоте и зимой, обмотав ноги тряпьем, ходил в церковноприходскую школу.

На Киевщине, на краю села Черепина, стояла низкая, покосившаяся хатенка деда Акима. Имел он большую семью — десять душ, а земли — чуть больше десятины.

В пятнадцатом году Акима Кулишенко погнали на войну, и он долго сидел в окопах.

А потом солдат и черепинский бедняк Аким Ерофеевич повернул штык и с боями прошел все фронты гражданской войны. Домой он вернулся изрешеченный пулями — германскими и деникинскими, французскими и петлюровскими. И вскоре скончался от ран.

В ту зиму двадцать первого года смерть протоптала широкую тропу к их осиротевшей, промерзшей и давно нетопленной хатенке. Умерла мать. В тифозной горячке бредили братья: в доме не было ничего, кроме ледяной воды, и болезнь унесла сразу троих.

Осталось шестеро посиневших, опухших ребятишек мал мала меньше. Вместе со старшими братьями Андреем и Василием Григорий побирался на шляхах. Но чем мог накормить их голодающий Черепин? И двенадцатилетний Гриша, собирая лебеду, думал: неужели быть в их хате еще шести смертям?

Пришлось Андрею, Василию и Григорию снова наняться в батраки. Их сердца наливались гневом: юные Кудишенки знали, как отец ненавидел кулачье. Не для того прошел он всю Украину с боями, получил столько ран, чтобы они батрачили.

Весной двадцать третьего года стал Григорий Ку-лишенко работником совхоза.

Незадолго перед этим на опушке леса за селом, где он пас хозяйское стадо, встретил Гриша незнакомого человека в кожанке. (Он оказался комсомольским секретарем из Корсуни).

Вихрастый хлопчина горячо рассказывал укомовцу, как опостылело работать на кулаков.

От комсомольского секретаря Гриша узнал, что по соседству с их Черепином будет совхоз. С такой вестью он примчался к братьям, работавшим на чужом поле.

Совхоз! Это слово зазвучало для них музыкой, хоть местное кулачье и пугало совхозом все село.

В то утро, когда Гриша вместе с братьями отправился устраиваться в Михайловский совхоз, пожалуй, не было человека счастливее его.

Совхоз еще только поднимался на ноги, и жизнь тут была не легкая, не сытая, а барак, где Григорий поселился, выглядел ничуть не лучше их хатенки в Черепине. Но вокруг было много хороших людей — демобилизованных красноармейцев, бывших батраков и батрачек, с детства возненавидевших все кулацкое.
Они нравились Григорию, и им нравился шустрый, неунывающий хлопец-водовоз, всегда готовый выполнить любую работу: и по посадке свеклы, и по прополке,—что только не поручат.

В совхозной мастерской слесарничал артиллерист из Первой Конной. Он так привык к своей буденовке, что и теперь не расставался с ней ни зимой, ни весной.

Малоразговорчивый, с виду даже суровый, артиллерист на самом деле был мягкий, добрый и душевный человек. Ему приглянулся долговязый мальчишка, который, мурлыча песни, восседал на бочке и носился по совхозу с таким видом, словно именно от него, водовоза, зависит успех всех дел.

[PMR]

Узнав Гришину историю, конармеец еще больше привязался к хлопцу и забрал его к себе в мастерскую. Хоть сам он был не очень силен в грамоте, но сумел научить Гришу не только слесарному ремеслу. Его ученик не случайно оказался одним из организаторов совхозной комсомольской ячейки. На этот раз коммунист-конармеец, учивший хлопца любить правду, посмотрел сквозь пальцы на то, что Гриша для поступления в комсомол прибавил себе целый год.

Слесарная работа и комсомольские дела занимали у Григория большую часть суток. Для книг, которыми он увлекся, оставалась только глубокая ночь.

— То, что читать любишь,— это хорошо. Только надо тебе, Гришка, еще и учиться,— внушал своему помощнику «батя», как все называли слесаря.

«Батя» влиял на Гришу и на всю ячейку. Ребятам не хотелось расставаться с Кулишенко, но в ячейке рассудили: парень способный, а завтра стране нужны будут свои специалисты. Пошлем его учиться.

В укоме сказали:

— Есть путевка на курсы. Как ты, Кулишенко, потянешь учебу и работу?

— Попробую...

— Тогда поступай на Яготинский сахарный завод.

Прошло несколько месяцев, и на выборах заводская

ячейка назвала имя Гриши Кулишенко. Молодой слесарь пришелся комсомольцам по душе.

Григорий пробовал отказываться, не помогло.

И вот он рабфаковец и секретарь заводского комсомола.

[PMR]

ОКНО, ОТКРЫТОЕ В БОЛЬШОЙ МИР

Кулишенко кончил смену, быстро собрал инструмент, еще раз вытер руки. Он торопился. Его ждали ребята. У секретаря заводского комсомола много забот.

Ячейка в ответе за выполнение заводского плана и за воспитание молодежи, за соседний детдом и за школу ликбеза, за клубную «синюю блузу», Осоавиа-хим, МОПР, общество «Руки прочь от Китая»... И еще у нее немало других дел, в том числе и международных... Да, именно международных.

Пусть маленькое оконце комнатушки, где ютится ячейка, выходит на задворки Яготина, но оно широко открыто в большой мир.

Сколько, например, летом и осенью 1926 года в этой узкой и тесной комнатенке шло разговоров о Китае! Здесь думают о китайской революции и гражданской войне, следят за победами национально-революционной армии, которая двигается на север и успешно действует в бассейне Янцзы.

Яготинская ячейка радуется хорошим вестям из Китая. Войска революционного кантонского правительства Сунь Ят-сена взяли трехградье Ухань.

Конечно, многие ребята еще не знают карты: и куда течет Янцзы, и где именно на ее берегах стоят эти три города с непривычными названиями Ханькоу, Ханьян и Учан.

Это ничего. Все равно им близка судьба народа, который борется за свое освобождение.

А что ты, Гриша, можешь сказать о китайских делах? Ведь ты секретарь комсомольской ячейки и рабфаковец.

Кулишенко ночь напролет готовится к экзамену по географии. Этот предмет — один из любимых. Да еще и учитель географии у них такой, что, когда рассказывает, заслушаешься.

Рабфаковец долго сидит над картой Азии. Вот он, Китай... Гришин карандаш взбирается на заснеженные вершины Тибета, плывет по голубым водам бесконечной Янцзы, заходит в порт Ханькоу.

Карта говорит ему, что все это на другом конце света. Китай далеко, и все равно он близко, у самого сердца.
«Северный поход» и успехи национально-революционной армии не на шутку перепугали империалистов— английских и японских, французских и американских, мечтавших увековечить полуколониальное положение многомиллионного народа Китая. Готовится новая интервенция. На Янцзы разбойничают английские корабли.

«Руки прочь от Китая!» — заявляет вся Советская страна, а в Яготине главой заводской ячейки общества «Руки прочь от Китая» избирают комсомольца Кулишенко.

Сколько тысяч километров от Яготина до китайского города Ваньсяна на берегу Голубой реки — Янцзы?!

Когда сентябрьским утром 1926 года английские канонерки, спустившись по Голубой реке, стали против Ваньсяна и два часа из орудий расстреливали мирный город, Гриша Кулишенко выступил с горячей речью на митинге протеста.

Тогда этот черноволосый и кареглазый секретарь комсомольской ячейки сахарного завода даже не мог подумать, что далекий китайский город Ваньсян войдет в его биографию. Но, подобно герою знаменитой «Гренады», всем строем своей жизни и всем направлением своих мыслей молодой слесарь уже был готов к тому, что защита свободы народов всего мира — его личное дело.

[PMR]

РАЙКОМОМ МОБИЛИЗОВАННЫЙ И ПРИЗВАННЫЙ

Английский журналист, на борту одного из кораблей наблюдавший, как пылает подожженный Ваньсян, где погибли сотни людей, спешил в те дни поделиться мыслями с читателями своей респектабельной газеты. Он писал, что с божьей и с английской помощью в Китае, учтя русский опыт, не дадут разгореться пламени бунта. Заодно он высказывался о грядущих судьбах Советской страны, которой пророчил скорую гибель.

В Китай журналист приехал из России, где пробыл некоторое время. Еще в первых корреспонденциях он объявил «конец Совдепии»: «...Если бы красная Россия даже и могла выстоять, все равно ее камнем потянут на дно миллионы голодных, бездомных, беспризорных...»
В их число входило и шестеро голодных, разутых ребятишек Акима Кулишенко, который умер от ран, полученных в боях.

Английский корреспондент, ездивший в ту пору по республике, всем им вынес приговор, как обреченным.

Но молодая, еще не окрепшая Советская власть, воюя с врагом, разрухой, голодом, тифом, приняла на себя отцовские, материнские заботы и спасла миллионы таких, как сироты красноармейца Акима.

Забегая на много лет вперед, сразу скажем, что всем братьям Кулишенко она дала широко открытую дорогу к труду, творчеству.

И пусть нелегко шла жизнь Гриши Кулишенко в тяжелые двадцатые годы, но складывалась она по-настоящему.

У людей его поколения это формирование происходило как-то особенно быстро. Эпоха торопила, и люди быстро вырастали. К двадцати годам у Григория за плечами уже был немалый жизненный путь — совхоз, завод, ячейка, рабфак, райком.

Секретарь заводского комсомола и рабфаковец мечтал о вузе, а довелось стать инструктором комсомольского райкома.

Это было бурное время классовых битв и мобилизаций. На какие только прорывы и куда не бросало оно этого высокого, плечистого парня с умным лицом и добрыми красивыми глазами!

Гриша Кулишенко — комсомольский инструктор и неизменный райкомовский уполномоченный — мотался по селам, боролся с кулаками, создавал первые колхозы, проводил посевные и уборочные кампании, заготовлял хлеб.

[PMR]

И в партию его принимали в боевой обстановке. Только фронт был несколько необычный: в кандидаты он поступал во время посевной, а в члены — в период хлебозаготовок.

Он знал нелегкие, полуголодные дни и бессонные ночи районщика, уполномоченного райкома двадцатых годов.
И все равно спустя годы, читая со стиснутыми зубами и с комом в горле книжку «Как закалялась сталь», Кулишенко позавидует Павке Корчагину. Он искренне жалеет, почему родился в 1908 году, а не в 1904, как Николай Островский, почему опоздал и не смог участвовать еще и в битвах гражданской войны.

Очередная партийная мобилизация.

Разговор в райкоме был короткий:

— Поедешь секретарем сельской партячейки.

Есть на Черниговщине, в Малодевицком районе, село Знаменка. Это название новое, в прошлом его именовали Гнилица. Нетрудно догадаться, что стояло за этим названием и какая жизнь родила его.

Молодой коммунист, которого партия прислала в Гнилицу, был исполнен желания помочь людям победить все беды и выйти на широкую дорогу.

Кулишенко горячо взялся за дело.

Настоящий человек и хорошая работа всегда оставляют после себя заметный след.

С тех пор как Григорий Акимович работал в Гни-лице, прошло более трех десятилетий. Но не только в сельской летописи — в живой памяти людей сохранилось то, что он один из лучшцх секретарей партячейки, которых знала Знаменка, один из организаторов местного колхоза.

И юные краеведы из Знаменской школы, отправившись по следам жизни Кулишенко в Гнилице, записали со слов людей старшего поколения:

«...Григорий чуть-чуть заикался, но выступал очень страстно, убедительно. Был толковым и настоящим организатором ».

Одетый в поношенный пиджачишко, стоптанные башмаки и косоворотку, уверенно и бодро глядит он на нас с фотографии 1929 года.

А на обороте его рукой написано:

«Вместе с председателем сельсовета сфотографировались на память в день выполнения годового Йлана хлебозаготовок».

И за этой бесхитростной надписью перед нами ярко встают дни и ночи молодого солдата партии, участвующего в трудном переустройстве жизни села.

[PMR]

РОДИНА ДАЕТ КРЫЛЬЯ
Когда же он стал летчиком и как пришло к нему увлечение авиацией?

Если произвести опрос, вероятно, среди летчиков окажется много таких, которые с юных лет мечтали о полетах.

У Кулишенко было именно так.

На всю жизнь запомнил он утро, когда, восседая на бочке, впервые увидел самолет, пролетавший над полями Михайловского совхоза. С тех пор небо и птицы чаще всего вызывали у него летные ассоциации. Мальчишка-водовоз в мыслях уже видел себя пилотом. Потом секретарь яготинской комсомольской ячейки искренне признался ребятам в своих мечтах об авиации. Призыв «Комсомолец, на самолет» совсем лишил его покоя. Он рвался в небо.

Но шли годы, а ему все время выпадали другие до- * роги. Только он не расстался со своей мечтой даже тогда, когда, призванный в армию, попал не в авиачасть, а в пехоту.

Комбат, узнав о планах, которые, оказывается, давно вынашивал лучший боец и стрелок батальона Григорий Кулишенко, сам помог ему перейти в авиацию.

В авиашколу Григорий пришел зрелым, сложившимся человеком. Меньше всего Кулишенко беспокоился о том, будет ли он среди курсантов и вообще в училище первым, вторым или третьим.

Вчерашний секретарь сельской партячейки знал, чего он добивается. И учился, и летал он увлеченно, с какой-то неутомимой жадностью.

Это было начало тридцатых годов. Утро советской авиации.

Машин мало: авиационная промышленность только родилась. Но тысячи таких одержимых, как Кули-^ шенко, упорно овладевали мастерством. Складывалась, закалялась большая летная семья.

Курсанты водили сначала «уточку», потом Р-1 — одномоторный самолет с «бомбами», подвешенными под крыльями. Какое волнение и какую радость испытывает человек в первом самостоятельном полете!

Друзья Вася Тихонов, Коля Кичин по-хорошему завидовали Григорию, который первым из курсантов сам повел самолет Р-5. Машина у него легко брала высоту в четыре и больше километров. Он быстро освоил новый бомбардировщик, поступивший на вооружение. 4

[PMR]

Товарищи говорили, что у Григория прирожденный талант летчика.

Талант талантом, а Кулишенко упорно работал, овладевал авиационной техникой, высоким классом пилотажа и за четыре года учебы очень многому научился.

В часть он прибыл с двумя кубиками на гимнастерке и с отличной курсантской аттестацией.

Но, пока он учился в летной школе, в авиации произошли огромные изменения. Был создан большой воздушный флот. Авиазаводы дали новые машины.

— Летать будете на ТБ-3,—знакомясь, сообщил молодому летчику его новый командир. Командира эскадрильи насторожила характеристика из училища, написанная, как ему показалось, в слишком восторженном тоне.

По сравнению с первыми самолетами, которые Кулишенко учился пилотировать, ТБ-3 выглядел гигантом. Орел и воробей!

Не будем смотреть на этот самолет с высот сегодняшнего или вчерашнего дня, а посмотрим глазами молодого летчика Кулишенко. Шутка ли сказать 19 тонн полетного веса. На целых 40 метров раскинулись его крылья. Четыре мотора несут эту махину со скоростью 200 километров в час.

Можно представить себе, какое чувство радости и гордости наполняло человека, назначенного летчиком такого корабля.

В первых же полетах Кулишенко выпало тяжелое испытание. При подходе к аэродрому на самолете один за другим вышли из строя моторы на левой плоскости. Кулишенко не растерялся, собрал все свое умение и посадил машину.

— Да,—сказал командир эскадрильи,—этот парень, кажется, умеет не только хорошо играть в бильярд. (Накануне вечером он проиграл новичку две партии.)

[PMR]

А несколько месяцев спустя, объявляя Кулишенко благодарность за отлично проведенные полеты и вспомнив вдруг характеристику из училища, командир эскадрильи подумал про себя:

«Пожалуй, его инструктора и учителя не ошиблись».

Кулишенко летал днем и ночью, брал почти четырехтонную «бомбовую» нагрузку, летал на полный потолок и на полный радиус действия самолета, измерявшийся не одной тысячью километров.

Каких-нибудь тридцать лет назад летчик был человеком весьма редкой профессии, чувствовал себя важной персоной. Его дело — летать, а содержание техники, машины — удел других, простых людей.

Григорий трудился на самолете вместе со всем экипажем, не гнушался никакой черновой работы. Материальную часть, уход за самолетом он знал ничуть не хуже техников.

И ребята экипажа верили в своего молодого талантливого и трудолюбивого командира, первоклассного летчика, отличного знатока авиационной техники. Недаром он занял первое место в соединении по мастерству пилотирования и по бомбометанию.

Григория назначили инструктором, доверили вводить в строй молодых летчиков. На Доске почета у входа в штаб соединения появился его портрет. С огромной фотографии смотрел молодой человек в кожанке и шлеме. Очки сдвинуты на лоб, и из-под густых, почти сросшихся бровей застенчиво и смущенно глядят умные глаза.

Признание быстро пришло к молодому летчику. Но сам Кулишенко был очень далек от мысли считать себя мастером, асом и оставался таким же скромным, простым парнем, каким знали своего секретаря яготинские комсомольцы, а пота* коммунисты Знаменской ячейки.

[PMR]

ЕЙ БЫЛО ВОСЕМНАДЦАТЬ, ЕМУ —ДВАДЦАТЬ ШЕСТЬ

Она училась в техникуме и готовилась стать технологом. Ей было восемнадцать.

Ему было двадцать шесть, и он уже второй год водил огромный воздушный корабль.
Они познакомились в небольшом городке на Волге. Девушка приехала домой на каникулы, а полк, где служил Кулишенко, в то лето находился по соседству, в лагерях.

Летчик — это звучало и романтично, и красиво. Но он понравился ей вовсе не потому, что был летчиком. Товарищи, с которыми Григорий познакомил ее — и Кичин, и Тихонов — тоже летчики. Но именно Григория она выделила с первой минуты.

Что он, лучше других?

Да нет, парень, каких, пожалуй, много. Вот только глаза очень красивые — черные, большие и добрые. И все выражение лица какое-то мягкое, доброжелательное и открытое. Смбтришь и думаешь: такому можно верить. И еще ей нравилось, что он веселый, любит шутку, но не болтун, не сыплет словами. Если скажет, то уж в самую точку — остроумно и метко.

В восемнадцать лет совсем не просто разобраться в человеке. И все-таки Томе верилось, что она не ошибается.

Они долго встречались и еще дольше переписывались.

И вот под новый год, когда в общежитии лихорадочно накрывали более чем скромный студенческий стол, в комнату постучала дежурная:

— Тамара, тебя вызывают.

Набросив на плечи платок, она выбежала на улицу.

У здания общежития нервно ходил высокий мужчина в кожаном пальто.

Это был он!

— Вы в командировке? — спросила Тамара, удивленная и обрадованная.

Григорий покачал головой.

— Значит, в отпуске?

— Нет.

Тома непонимающе посмотрела. Встретившись с ней взглядом, Кулишенко выпалил:

— Я приехал за тобой.

И он увез ее прямо из общежития.

В первую неделю нового года командир экипажа ТБ-3 Григорий Кулишенко, возвратившись в бригаду, представил жену своим товарищам.

[PMR]

АКИМЫЧ

Приехавшего в авиабригаду новичка летчики называли между собой Гришей. Но очень скоро как-то само собой за ним закрепилось имя Акимыч. «Поговори с Акимычем», «Посоветуйся с Акимычем».

Это лишь штрих, однако весьма выразительный.

Недавний деревенский паренек не изображал из себя воздушного волка. И летный стаж у него был сравнительно небольшой. Но все летчики считали его первоклассным мастером и избрали секретарем партбюро части.

Шел всего второй год службы в соединении, а командир Кулишенко уже водил четыре самолета.

«Я делаю себе карьеру тем, что не делаю ее совсем».

Поэта, написавшего эти строки, еще не было на свете, когда Кулишенко стал командиром авиаотряда. Но как же эти слова о жизненных дорогах выдающихся людей относятся к Григорию Акимовичу!

Тысячи таких, как он, всего себя отдавших любимой авиации, создавали ее силу и славу, не думая о себе, о своей карьере.

Авторитет Акимыча-человека был не ниже авторитета Акимыча-летчика. Товарищи знали: он может с легким сердцем и не ради красивого жеста уступить свою квартиру летчику, у которого есть семья. Но товарищи знали также, что там, где речь идет о принципиальных вещах, Акимыч непримирим и неуступчив.

Из училища прибывает в часть молодой летчик — сын легендарного героя, погибшего в гражданскую войну. Как раз незадолго перед этим на экраны вышел фильм об этом славном полководце, и его имя у всех ка устах. Кулишенко поручают опеку над новичком. Он будет вводить его в строй. Задача, с которой он всегда так хорошо справлялся, в данном случае оказалась усложненной.

[PMR]

В год чкаловского перелета в жизни Кулишенко почти одновременно произошли два важных события; он стал командиром эскадрильи и отцом.

Тамара родила дочь. Появление на свет маленькой Инны едва не стоило матери жизни. В течение трех суток почерневший Акимыч часами кружил у больницы.

Потом он попросил познакомить его с врачом, чье искусство спасло жизнь и матери и ребенку.

Растерянный и взволнованный стоял он перед седым, небольшого роста человеком в колпаке и халате, держал в своих больших, сильных ладонях его маленькие, пухлые, красные ручки, не находя слов, которые могли бы передать его бесконечную благодарность. И как мальчишка обрадовался, когда совершенно смущенный старый врач согласился отправиться с ним в полет. Акимыч повез его на аэродром, явно нарушая инструкцию, поднял в воздух и оттуда с высоты показывал землю, ее поля и леса, реки и озера, села и города.

Время было бурное, беспокойное. Быстро неслись годы, и, обгоняя их, на новых могучих крыльях поднимался советский воздушный флот. Кулишенко много летал, основательно готовил летчиков и многое обдумывал, разбирая полеты и действия подчиненных. Пытливым и беспокойным умом он хотел все понять, во все проникнуть.

На его глазах в авиации происходили большие перемены. За несколько лет и летчиков и самолетов стало чуть ли не в два раза больше и уже почти поло-
пину самолетного парка составляли бомбардиров-111 и г а 1 — дальние и близкие.

[PMR]

Еще в 1935 году Кулишенко летал на киевские маневры.

Его потрясли масштабы операции с участием сотен самолетов ТБ-3, высадивших пехотную дивизию с танками, грузовиками, пушками.

Прошел какой-нибудь год, и вот уж ему, как командиру передовой эскадрильи, поручают освоить но-1Ч.1Й- дальний бомбардировщик ДБ-3, который завтра получит у летчиков женское имя — «Даша».

Кулишенко, как всегда, внешне спокоен, нетороплив в движениях, немногословен, но внутри в нем бурлит энергия и горячее стремление к новой победе.

У него уверенная, легкая, сильная рука, и он уже смог убедиться, что новому самолету можно верить. Он поднимал его на 7 и больше тысяч метров, развивал скорость в 380 километров. Эскадрилье дан предельно сжатый срок, чтобы перейти на ДБ-3. И комэск со своими ребятами целые дни высоко в небе. Народ у него подобрался дружный, боевой. И комиссар эскадрильи Федоров — энтузиаст и прекрасный человек. Они сразу нашли общий язык. Оба не успокоятся, пока вся эскадрилья не будет летать на новых самолетах так же привычно и уверенно, как летала на старушках ТБ-3.

А вечером можно пойти в Дом Красной Армии и сыграть с друзьями в бильярд. Хоть комэск давно не брал кий в руки, но выиграть у него партию не легко. Тем врем.енем, как идет сражение на зеленом столе, игроки и наблюдатели затевают словесную дуэль, в ко-т , торой выигрывающему Кулишенко немало достается. Но все знают, что он любит шутку.

— Вторая партия тоже моя...— радостно говорит Кулишенко, как всегда слегка картавя.

— Вы, Григорий Акимыч, подбирайте слова, где меньше «р»,— отшучивается удрученный неудачей партнер, штурман эскадрильи Дегтяренко.— В «Пиковой даме» для вас есть чудная ария — «Если б милые девицы...» Ни одной буквы «р».

Острословы рады стараться.

— Дочку вы правильно назвали — Инна. А вот имя жены у вас с буквой «р».

— Я нашел выход: зову ее Томой,— парирует Кулишенко.

— Если бы еще изменить доклад начальству: вместо «командир эскадрильи бомбардировщиков» как-нибудь по-другому,— не успокаивается Дегтяренко.

Кулишенко человек немногословный, но за метким ответом в карман не лезет.

[PMR]

ОНИ НЕ ДОЛЖНЫ ПРОЙТИ

Когда Григорий бывал свободен, он отправлялся с Томой посмотреть новый фильм, послушать концерт или возился с дочкой дома и бурно радовался ее первым шагам. '

Он много работал, много летал и много думал.

Все было, как всегда.

И только одна тяжелая мысль часто приходила и волновала душу.

Это была тревога не за себя и даже не за Тому и Инну. В его думах судьба близких всегда и как-то неразрывно связывалась с тем, что будет со страной, с судьбами великого дела, за которое он готов отдать жизнь.

Война! Это слово он знал с первых своих лет, и с детства врезались в его память впечатления первой мировой войны.

Потом все годы, сколько он себя помнил, пахло дымом, порохом, и всегда шла речь об угрозе новой войны.

Но теперь война из угрозы превратилась в реальность. И уже нет дня, когда б это слово не звучало в эфире и где-то в мире не лилась кровь.

Четвертое десятилетие нового века было тревожным и грозным.

Гитлер занес над миром фашистский меч. Немецкие нацисты и их итальянские, испанские, японские сообщники отправились в кровавый поход.

Сначала далекая Африка.

Где ты, Эфиопия, на которую обрушили свои бомбы итальянские фашисты?

Потом Испания.

Кулишенко стоит у карты и чертит красный флажок над Мадридом.
Проста и бесхитростна обстановка квартиры, в коти рой живет семья командира эскадрильи. Никаких картин, украшений. И огромная географическая карта здесь к месту. Только кажется, что карта безмолвна и что спокойно катят свои воды реки, моря, океаны.

Защитники испанской республики днем и ночью сражаются с фашистами, которым фюрер и дуче шлют на помощь десятки тысяч наемников и беспрерывно гонят через Португалию военную технику.

Они не должны пройти!

Это не только монархо-фашистский мятеж против народного фронта, победившего на выборах 1936 года в кортесы. Нет!

И не только заговор, чтобы, удушив республику, утвердить фашистский режим в Испании.

Это — начало большого наступления в Европе и Азии, предпринятого фашизмом.

Все прогрессивное, честное, что есть в мире, повторяет лозунг испанских республиканцев: «Но пасса-ран!» — «Они не пройдут!»

Небогато, трудно и под постоянной угрозой нападения живет первая в мире рабоче-крестьянская держава. И пусть весьма ограниченны ее возможности поддержать Испанию, но жители городов и деревень, не задумываясь, несут свои трудовые рубли, чтобы скорее отправить республиканцам оружие, пароходы с продовольствием, медикаментами.

В эскадрилье Кулишенко тоже идет сбор средств в помощь испанской республике. А комэск, как и многие другие, летчики, мечтает оказать Испании еще и другую помощь: он готов отправиться добровольцем.

На советских самолетах, которые купила испанская республика, уже полетели некоторые знакомые летчики— Серов, Хользунов, Тхор... Сколько их: 100, 200 добровольцев, вступивших в ряды республиканской авиации и героически защищающих небо Мадрида?..

Кулишенко искренне завидует им и мысленно не раз представляет себе, что и он летит на помощь Испании. По ночам иногда ему снится, как он бомбит позиции фашистов, которые даже монастыри превратили в тюрьмы, застенки и на аренах для боя быков соорудили виселицы.

[PMR]

Ранним утром, садясь в автобус, чтобы ехать на пародром, он говорит товарищам:

— Снова налет на Мадрид!

В планшетке у комэска лежит карта Испании из школьного атласа.

Все лето и осень 1937 года идут жаркие бои под Мадридом и Гвадалахарой. Объединенные силы испанского, немецкого, итальянского фашизма атакуют бойцов республики.

А в это время японские самураи ринулись в Центральный Китай, начав большую войну, которую генералы микадо обещают сделать короткой и победоносной. >

Летом и осенью 1937 года взяты Пекин, Шанхай, Нанкин.

Империалисты не только поощрили Японию в агрессии, но и обеспечили ее займами, снаряжением. У самураев вдоволь американского бензина и американской стали.

Они бомбят, жгут и уничтожают мирные китайские города и села. Выше горных вершин поднимается дым пожарищ. И всюду, где ступила нога самурая, один след: виселицами обозначен их путь по древней китайской земле.

В людские сердца стучит кровь Мадрида, Барселоны, Толедо и горе китайских городов и селений.

Она стучит и в мужественное сердце Кулишенко, который с юности воспринял пролетарский интернационализм, как закон своей жизни. Не он ли, секретарь яготинской ячейки, читал заводским ребятам знаменитую «Гренаду», а на бурных митингах двадцатых годов провозглашал: «Руки прочь от Китая! Да здравствует китайская революция!»

О чем же задумался теперь вчерашний комсомольский секретарь, который ныне командует эскадрильей дальних бомбардировщиков? Что его больше всего волнует?

Остановить фашизм! Скорее сломать ему становой хребет! Если этого не сделать, какое будущее ждет детей Европы и Азии, юных испанцев и китайцев, и его Инку, которая уже научилась ходить по земле.

Пожар войны, зажженный фашистами, охватывает все новые и новые районы. Сведения с поля боя все
больше оттесняют на газетных полосах мирные сообщения. Каждый день — новая сводка «Военные действия в Китае».

События в Китае, как и испанские, приковывают внимание Советской страны, и в эскадрилье Кулишенко летчики взволнованно обсуждают их.

Японские милитаристы хотят поставить на колени многомиллионный народ Китая. Генералы микадо даже составили график и определили сроки оккупации всей страны.

Но совсем другие планы у китайских тружеников, у народа, который коммунисты зовут на бой с захватчиками. Быстро растут революционные силы, и все крепче их сопротивление вооруженным до зубов самураям.

Коммунисты добились создания единого антияпон-ского национального фронта. Под давлением масс гоминдановцам пришлось пойти на это.

[PMR]

Народ Китая ведет справедливую войну за свою свободу, независимость. И с ним симпатии и сердца советских людей.

Страна Советов поднимает голос протеста против японских оккупантов.

У В Лиге наций, со всех международных трибун СССР добивается коллективных санкций против агрессора, требует помощи народу Китая, занявшему боевую позицию на фронте борьбы с наступающим фашизмом.

Первая в мире пролетарская держава не ограничится гневным осуждением захватчиков, протестами против бомбардировки мирных городов и выражением сочувствия национально-освободительной войне китайского народа.

Советские люди окажут помощь сражающемуся Китаю и двухсотпятидесятимиллионным займом, и самолетами, танками, пушками, горючим — всем, чем только смогут. Потом, спустя годы, китайский историк скажет: «СССР безо всякой шумихи помогал китайскому народу вести освободительную войну против Японии. Через северо-запад непрерывным потоком шло оружие, бензин, грузовые машины».

Й еще он занесет в свои летописи такой ответ советских товарищей китайскому представителю: «Если Китаю потребуются добровольцы... у нас за один день запишутся сто тысяч человек...»

В их числе, конечно, будут и Кулишенко, и летчики его эскадрильи, которые уже не раз просили послать их на передний край боев с фашизмом.

[PMR]

ДОБРОВОЛЬЦЫ

Апрельским полднем 1938 г. перед наркомом Литвиновым сидел посол Японии — немолодой, худощавый мужчина, строгий и подтянутый.

Лицо господина Сигемицу было спокойно, жесты сдержанны, слова точны, а голос звучал глухо. Все это должно было придать еще большую силу заявлению посла по поводу продажи Китаю самолетов и появлению там советских летчиков-добровольцев.

Советский нарком — невысокий, полный и подвижный— слушал, поблескивая стеклами пенсне и не пряча несколько иронического выражения лица.

Посол не любил этого взгляда, как ненавидел и весь облик советского наркоминдела. Однако поневоле ему давно пришлось признать, что большевистский комиссар— опытный и образованный дипломат.

Посол уже не раз имел возможность убедиться в силе его ума, железной логики и острого, как бритва, слова.

Литвинов, вопреки ожиданиям Сигемицу, вовсе не стал отрицать, что в Китае есть советские летчики-добровольцы.

Ирония занимала не последнее место в арсенале его дипломатического мастерства, и Максим Максимович спросил:

Господин Сигемицу, но почему такое волнение? Ведь, по уверению ваших властей, Япония вовсе не воюет с Китаем. Там нет войны.

В тот день, когда посол пришел к Литвинову, 54 японских самолета появились над Янцзы и стали бомбить трехградье Ухань. На сеи раз им пришлось встретиться не только с китаискими, но и советскими истребителями. Добровольцы героически сражались, и сбили 21 японский самолет.